Дневник библиотекаря Хильдегарт

А ещё мир полон кошек. Они сидят по утрам на трубе, скорчившись от страха и напряжения, и смотрят на тебя серыми от ненависти глазами. В принципе, не очень понятно, что с ними полагается делать. По всей видимости, лучше не связываться.

Трудно сказать, какой мир лучше – утренний или вечерний. Предрассветный мир пуст, прозрачен и относительно спокоен. По нему беспрепятственно можно бегать без поводка, поскольку грузовики и снегоуборочные машины в это время ещё спят на своих подстилках. Вечерний сумеречный мир тревожен, загадочен и притягателен. В нём обостряются запахи, звуки и страхи, и от этого дрожит и замирает душа. В темноте легче ухватить с земли пахучий кусочек и быстро проглотить его, пока никто не заметил. А ещё вечером хорошо бегать под освещёнными окнами и заглядывать в них. Очень интересно посмотреть, у кого какой диван. В некоторых домах очень хорошие диваны – широкие, длинные, без подлокотников, зато со множеством твёрдых подушечек, которые хорошо грызть. Сразу видно, что там живут приличные, уважаемые люди.

В костёле пахло свежей краской и мимозами.

Пожилой простуженный священник, то и дело покашливая и виновато улыбаясь, говорил о мире Господнем на земле и в людских душах. На передних скамейках бабушки с острыми польскими профилями улыбались в ответ на его улыбки и кивали в такт его словам и своим мыслям. На задней скамейке маленький мальчик, выстроив перед собой пластмассовых солдатиков, отдавал им приказы тихим, но железным сержантским тоном. Между его пушистых бровей лежала тонкая беспощадная складка. На скамейке у стены девочка в перекрученных колготках баюкала куклу и поглядывала на него и его армию с молчаливым уважением.

О смысле жизни

Некий юноша знатного рода, воспитанный родителями в строгости и благочестии, отправился в обитель на острове Скадан, дабы пожить там некоторое время и поучиться у тамошних монахов мудрости и смирению во Христе. Прибыв туда, он тотчас пошёл разыскивать аббата и нашёл его в монастырском саду, занятого срезанием ивовых прутьев для розог. Аббат Бернард принял его ласково и радушно; предоставил ему келью для отдыха и уединённых размышлений, с превосходной тростниковой подстилкой на каменном полу и просторным занозистым чурбаком вместо стула. Не желая лишний раз беспокоить мышей, обитавших в той же келье, юноша редко заходил туда и проводил почти всё время в храме, или в скриптории, или за учёной беседой в обществе братьев.

Как-то раз, в час послеобеденного отдыха, он пошёл к брату Ноткеру, чтобы обсудить с ним интересующий его отрывок из Писания. Один из послушников сказал, что брат Ноткер выполняет послушание на заднем дворе. Юноша поспешил туда и застал брата Ноткера за удивительным занятием: тот набирал ведром воду из ручья и выливал её в дырявую рассохшуюся бочку. Струи проворно бежали изо всех щелей, искрясь на солнце, и у днища бочки уже образовалась изрядная лужа.

— Во имя Святой Троицы, брат, - в изумлении сказал юноша, глядя на размокшую глину у себя под ногами и раскрасневшееся лицо брата Ноткера, светящееся задумчивой улыбкой, - зачем ты это делаешь?

— Отец настоятель приказал мне лить воду в эту бочку, покуда она не наполнится доверху, - ответил брат Ноткер, погружая ведро в ручей и в раздумье наблюдая за тем, как оно уходит под воду.

— Но ведь она дырявая, брат, - сказал юноша – Бочка-то дырявая, я говорю. Никогда тебе её не наполнить – даже если будешь черпать и лить до второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа.

— Ну, что ж, - ответил брат Ноткер, с натугой вытягивая ведро из ручья, - по крайней мере, Господь не застанет меня в праздности или за каким-либо греховным занятием.

— Пусть твоё занятие и не греховно, но оно совершенно бессмысленно, - сказал юноша. – Какой смысл лить в эту бочку воду, если она всё равно тотчас вытекает?

— А какой смысл во всей нашей жизни, если мы всё равно в конце концов умрём? – ответил брат Ноткер, любуясь водяными потоками, струящимися по скользким коричневым доскам. – Раз Господь зачем-то нас здесь поселил, значит, какой-то смысл в этом всё-таки есть. По крайней мере, мне так кажется.

— За что же, брат, тебе назначили такое покаяние? – спросил юноша и попытался перехватить у брата Ноткера ведро, чтобы помочь донести его до бочки. Брат Ноткер уклонился и переложил дужку ведра в другую руку, выплеснув часть воды себе на ноги.

— Я провинился, брат, - сказал он, с кряканьем опрокидывая ведро над бочкой. – Отец настоятель наложил на меня эту епитимью за то, что во время Святой Мессы я предавался праздным размышлениям и утаил этот грех на исповеди… По правде говоря, я начисто о нём забыл, потому и утаил.

— Поистине, это удивительно, - сказал юноша. - Если ты о сам забыл о своём грехе, то как же в таком случае о нём стало известно отцу настоятелю?

— Отвлекаться мыслью во время богослужения – в самом деле большой грех, - печально сказал брат Ноткер, присаживаясь на перевёрнутое ведро и извлекая из кармана подмокший чёрный сухарь. – Я вот слышал о том, что некий клирик, способный видеть вещи, скрытые от глаз обычных людей, заметил однажды в церкви маленького бесёнка, который записывал на громадном пергаменте, сколько раз каждый из присутствующих отвлекается от молитвы и думает о посторонних вещах. Когда же он растянул пергамент, тот достиг противоположной стены храма – и весь он, от края до края, был испещрён записями бесёнка. Тот же клирик говорил, что пергамент этот попадает прямёхонько в лапы дьявола, а уж дьявол потом отыгрывается на нас за каждую суетную или непотребную мысль. Но это бы ещё ничего, если б было так. – Брат Ноткер вздохнул, достал из кармана другой сухарь, разломил его и подал половину юноше. – Это бы ещё ничего… Но я ума не приложу, каким образом наш аббат каждый раз умудряется перехватить этот самый пергамент по пути и всё, как есть, прочитать. По крайней мере, всё, что касается его собственных нерадивых чад.

Он ещё раз вздохнул, тихо улыбнулся и замолчал, глядя на лужу, плещущуюся возле днища бочки. В неё уже успело забраться не менее десятка лягушек и жаб, ищущих защиты от полуденного зноя.

— Смотри, брат, как хорошо жабам в этой воде, - с удовольствием сказал брат Ноткер, поднимаясь на ноги и растирая затёкшую поясницу. – Пожалуй, надо им вылить ещё парочку-другую вёдер.

— Откуда ты знаешь, брат, что им тут хорошо? - спросил юноша и засмеялся. – Ведь ты же не жаба.

Брат Ноткер вновь задумался, затем поднял брови и в сомнении погладил себе подбородок.

— Откуда ты знаешь, брат, что я не жаба? – сказал он и потрогал бородавку на своём запястье. – Ведь ты же – не я.