Дневник библиотекаря Хильдегарт

— Он бараньей ногой завтракал?

— А ты что думала – мюслями и йогуртом? Это же король, а не барышня на диете. Короче, он жутко разозлился и поклялся непременно прикончить дерзкого юнца, который вытащил его из-за стола и не дал завершить трапезу.

— Дедушка тоже ругается, когда я ему за завтраком мешаю.

— Вот видишь... Стали они сражаться. И Дитрих в ярости так рубанул по мечу Витеге, что меч Витеге разлетелся на куски, как будто был не стальной, а деревянный. Тут только Витеге понял, что это не Мимунг, но было поздно – король Дитрих уже занёс свой меч над его головой.

— И зарубил?!

— Непременно бы зарубил, если бы не Хильдебрандт. Он стал просить короля Дитриха, чтобы тот пощадил храброго юношу. Но Дитрих был в такой ярости, что ничего не хотел слушать… Нет, вообще-то он был добрый, только..

— Только психованный?

— Ну.. вроде того. И когда впадал в ярость, то унять его было трудновато – он никого не желал слушать. Видя такое дело, Хильдебрандт окончательно устыдился и вернул Витеге его меч. Ну, тут Витеге воспрял духом, схватил свой драгоценный Мимунг и как пошёл им махать, – Дитрих еле успевал уворачиваться и отражать кое-как удары. Кончился поединок тем, что Витеге заставил Дитриха спешиться, швырнул его на землю, как куклу, и занёс меч над его головой...

— И зарубил?!

— Наверное, в запале зарубил бы, если бы не Хильдебрандт. Он стал просить Витеге пощадить короля Дитриха, и Витеге вспомнил, что он, собственно, приехал не затем, чтобы короля убивать, а затем, чтобы попроситься к нему в дружину. И он вложил меч в ножны и помог королю встать, а затем сам почтительно перед ним склонился. И Дитрих встал, охая и держась за разбитую голову, и взял его в дружину, и вскоре они стали первыми друзьями...

— На всю жизнь?

— Нет. К сожалению, не на всю. Но это уже другая история. Грустная. А теперь всё – спи. Лампу тебе оставить?

— Выключай. Я не маленькая, не боюсь.

— Ну, и отлично. Только свинку морскую не суй под одеяло – это тебе не игрушка. На вот, лучше зайца своего плюшевого.

— Не хочу. Никого не хочу. Убери всех, они думать мешают.

— Ну, думай, думай. Только недолго… поздно уже. Спать надо.

Тоннель, по которому, причмокивая и дёргаясь, полз эскалатор, был похож на гулкую серую бочку, лежащую на боку. И мы все, стоящие на эскалаторной ленте, были как вино, медленно вытекающее из этой бочки вниз, в неведомую и не очень хорошо пахнущую бездну. На подъём эскалатор не работал, что наводило на размышления. Размышления перебивали шорохи, шёпоты и обрывки разговоров в полутьме.

— Ты на сериал-то успеешь?

— На какой?

— Да на этот-то?

— А… Я не смотрю.. Я на Страшный суд хочу успеть.

— На какой суд?

— На Страшный. Передача такая. Юридическое шоу. Интере-есное.

Мне очень захотелось узнать поподробнее, когда ожидается это юридическое шоу, но в недрах бочки я никак не могла разглядеть тех, кто об этом беседовал. Впрочем, там было много других, кто тоже беседовал.

— А мне тут две бутылки Хенесси подарили. А я вообще не пью. Особенно коньяк. Самогонку – ещё так-сяк, под настроение… А коньяк – ни-ни.

— Так подари кому-нибудь.

— Зачем? Он же не портится. Пусть стоит до Второго Пришествия, а там – посмотрим.

И опять я не смогла рассмотреть того, кто так предусмотрительно запасся Хенесси ко Второму Пришествию, потому что как раз в этот момент я вытекла из бочки вниз, на перрон. По перрону ходила толстая бесстрастная овчарка. На поводке у неё был толстый бесстрастный милиционер. Оба ходили по перрону и спали, закрыв глаза. И у всех пассажиров были закрыты глаза, что наводило на размышления. Но размышлять над этим я побоялась и на всякий случай тоже закрыла глаза.

А потом, в библиотеке, принюхавшись к нашему ежедневному дедушке-со-словарями, я вдруг подумала: а вдруг он уже давным-давно умер? И сам не заметил. И мы не заметили. И как теперь с этим быть – оставить всё, как есть, сделав вид, что всё нормально, или всё-таки как-нибудь намекнуть администрации? И мне стало страшно.

— Скажите, - обратилась ко мне девушка с сияющими синими глазами, - а политическая корректность и политическая карикатура – это одно и то же?

И мне стало ещё страшнее.

Впрочем, вечером дедушка интеллигентно поругался внизу с гардеробщицей, и все убедились, что он живой.

В серебряных утренних сумерках Собака тащила меня на поводке через дворы и ныла, попутно заглядывая во встречные подвалы, о том, что жизнь её не удалась, и счастье пробежало мимо, даже не взглянув в её сторону.

— Ну, какое счастье-то, какое счастье? – вздыхала я, пытаясь тормозить каблуками и разбрызгивая на бегу подтаявшую коричневую грязь. - Вон то драное, кудлатое чудище – это счастье, да?

«Я его люблю», - вздыхала в ответ собака и вяло, без удовольствия, огрызалась на встречного голубя.

— Я понимаю, да… Но что же делать, если он такой? Если он испугался серьёзных отношений?

«Нет, это он меня испугался. Я – уродливое, никчёмное создание».

— Брось. Ты отлично знаешь, что ты красавица. А он – просто струсил. С мужчинами это случается сплошь и рядом, их нельзя за это винить… «Господи, он такой милый, такой несчастный. Таких уже мне больше не видать».

— Встретишь ещё – какие твои годы? Вот мне уже – это да… А у тебя вся жизнь впереди. А с этим… даже если бы у вас что-то получилось.. знаешь, ты не обижайся, но я бы всё равно не одобрила твой выбор. И дело даже не только в отсутствии хвоста и рваном ухе, хотя это тоже, знаешь ли, само по себе показательно. С чего ты, кстати, взяла, что он несчастный? По роже видно, что бандюга тот ещё…

«Не смей так о нём. Я его люблю.»

— Ну, да, да… Извини. Но знаешь, вот если бы ты обратила внимание на Чингара.. Между прочим, он давно к тебе клеится. Красавец, овчар, полковник в отставке.. на границе служил.

«Ты спятила? Ему восемь лет. Он же старик».

— Ну, почему же… Старик – это когда тринадцать.. ну, двенадцать. А он еще очень даже ничего, мужчина хоть куда. Серьёзный, интеллигентный, с медалями..

«Господи, ну почему я такая невезучая? Почему все собаки похожи на своих хозяев? Был бы у меня другой хозяин – была бы я красивая, нахальная и в модном ошейнике с огоньками».

— Другой хозяин не позволил бы тебе валяться с костью на диване! «Можно подумать, что ты позволяешь… Ёлки-палки, ну что за жизнь такая собачья? И во дворах ни души – вымерли все, что ли?.. даже прицепиться не к кому…»

А ноябрь между тем был сказочно хорош. Мелкий рассыпчатый снег облеплял глиняные комья, как сахарная пудра – клюквины, и сосны под снегом приобрели совершенно японский вид. В окнах первых этажей висели белые занавески в мелкий цветочек и стояли толстые довоенные вазы с нарисованными колосьями и серпами. И мужик на детской площадке с таким вожделением разглядывал на свет бутылку дешёвого пива, а потом с таким наслаждением к ней приник, что мы с Собакой заволновались и проглотили слюну.