Федор Раззаков - Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика

Летом 1948 года райкинцы выпустили новую программу – «На разных языках», где авторами выступили сразу несколько драматургов – опять же одной национальности: В. Поляков, М. Червинский, Б. Ласкин, И. Луковский, А. Верховский и В. Галковский. Это был спектакль во многом патетический, иногда даже слишком. Например, в положительном фельетоне «Мечты и люди» (В. Поляков) героями были ученые, общественные деятели и просто советские люди, берущие пример с выдающихся людей страны – С. М. Кирова, И. В. Мичурина, К. Циолковского. Действие начиналось в страшные годы ленинградской блокады: герой Райкина, обутый в валенки, укутанный в женский платок и с противогазом через плечо, находился в комнате с обвисшими, сырыми обоями на стенах, заиндевевшим окном и с коптилкой на столе и мечтал о том времени, когда наступит мир и вместо коптилки под потолком будут гореть электрические лампочки.

В следующем эпизоде комната действительно преображалась: горела большая люстра, стол был уставлен яствами, по радио звучал умиротворяющий вальс. Однако хозяин снова был недоволен: дескать, в комнате слишком жарко, в кондитерской нет любимых конфет, а по радио гоняют одну и ту же мелодию.

Наконец, в третьем эпизоде действие разворачивалось в будущем. На вокзале пассажиры усаживались в… ракету, которая должна была унести их на выходные на Луну. Тут же сообщалось, что на Северном полюсе растут цветы, зреют лимоны и апельсины.

Как писала Е. Уварова:

«Если в фельетоне «В гостинице «Москва» герои были заняты повседневными будничными делами и заботами, из чего и складывался обобщенный образ современника – положительного героя, то фельетон «Мечты и люди» страдал многими натяжками. К тому же необходимость показать, как «сбываются самые смелые мечты наших людей», диктовала чуждую Райкину слащавость…»

Действительно, подобные сценки нельзя было назвать «коньком» Райкина. Гораздо органичнее он смотрелся в остросатирических миниатюрах, где его талант трансформатора мог блистать во всей своей красе. Здесь же все было вяло, статично и слишком умильно. Кстати, так было не только в интермедии «Мечты и люди». Та же история приключилась и в сценке «Три тысячи метров над уровнем моря», где Райкин играл американского разведчика, скрывающегося за маской корреспондента, а в роли его разоблачителя выступал рядовой пастух (актер А. Рубин). Как писали об этом спектакле некоторые рецензенты: «Игра Райкина не согрета живым чувством… На некоторых сценках скучно, не смешно».

Как видим, райкинский театр ежегодно выпускал в свет новую программу. Естественно, и гонорары артистов и драматургов от этого только росли, поскольку театр Райкина, как мы помним, был хозрасчетной организацией (с 1943 года) и часть прибыли мог оставлять себе. Больше всего при этом доставалось нашему герою, который получал несколько зарплат: как актер, режиссер, соавтор миниатюр, а также ему «набегал» процент от общего сбора (общая сумма гонорара актера равнялась нескольким тысячам рублей в месяц). Никто из актеров райкинского театра на это не роптал (во всяком случае в открытую), поскольку всем было понятно – Главному Художнику положено иметь такие гонорары.

Неплохие деньги получали и драматурги (кстати, самые высокооплачиваемая в СССР категория литераторов): им платило Министерство культуры, выкупая у них пьесы, а также театры, которые эти пьесы ставили. Например, самым богатым советским драматургом в послевоенные годы был Константин Симонов, который только в 1947 году был удостоен гонорара в 275 267 рублей, поскольку его пьесы шли во многих театрах страны. Правда, в следующем году он получил на руки всего лишь… 18 721 рубль, но это была общая тенденция – многие театры (особенно на периферии), испытывая нужду, перестали сдавать полностью или частично кассовую выручку от продажи билетов в банки, расходуя деньги на нужды театра, избегая банковского контроля. Поэтому Управление авторских прав лишилось возможности получать причитающуюся авторам зарплату.

Кстати, с К. Симоновым, в жилах которого тоже текла еврейская кровь, Райкин был не только знаком, но и дружил семьями. Их дружба началась еще перед войной. Причем это Райкин познакомил Симонова с его женой – знаменитой актрисой московского ТРАМа Валентиной Серовой. Вышло это случайно. Райкин знал Серову (как мы помним, сатирик одно время тоже работал в ТРАМе, но только в ленинградском) и однажды, будучи за кулисами, представил ее Симонову, который пришел в театр по долгу службы – трамовцы ставили его пьесу «Парень из нашего города». О своей дружбе с драматургом Райкин вспоминал следующее:

«Мы с Симоновым дружили недолго – примерно до 1950 года. Потом и виделись редко, и общались сдержаннее. Но как забыть, например, первое послевоенное лето, когда мы с Ромой гостили у него на даче в Гульрипше!

Он очень любил готовить шашлыки и делал это превосходно. Еще до завтрака мы отправлялись на базар, и там он, я бы сказал, вдохновенно отбирал баранину, причем не терпел никаких советов в этом столь важном вопросе, и даже присутствие такого знатока, как местный поэт Иван Тарба, не смущало его. Мы втроем – Рома, Тарба и я – покорно плелись за ним.

Однажды я попробовал усомниться в необходимости нашего присутствия, поскольку он лишил нас даже совещательного голоса. В ответ он только пожал плечами. Точно я его всерьез обидел. Некоторое время спустя разъяснил:

– Понимаешь, вы мне нужны как зрители. Тогда я чувствую себя увереннее. Как человек, который заботится о благе ближних и знает, что ближние в случае чего могут подтвердить, что он действительно заботился.

Каждое утро после кофе совершался следующий ритуал: на доске раскладывалось купленное на базаре мясо, и Симонов, склонившись над ним, как полководец над картой, отдавал приказы:

– Это – в суп. Это – на котлеты. А это – в уксус. Отмачивать будем. Для шашлыка!!!

Чудесным летом в Гульрипше главным, сильнейшим моим впечатлением были его военные дневники. Я читал их запоем. Там была правда о войне. Он в ту пору приводил их в порядок, систематизировал. И мы с Ромой стали свидетелями того, как он, заглядывая в свои торопливые записи военных лет, диктовал стенографистке, что называется, с ходу какое-то новое прозаическое сочинение. Как звали стенографистку, я запомнил – Муза Ивановна. А что это было за сочинение – запамятовал. Но факт, что и в других случаях ему было свойственно ничего не менять в надиктованном художественном тексте…

Его проза оценена и не нуждается в защите. Но должен заметить, что Симонов-журналист, Симонов как автор дневников лично мне ближе, нежели Симонов в других своих ипостасях».

Как признался сам Райкин, с Симоновым они дружили недолго – чуть больше десяти лет. Причину того, почему потом они перестали тесно общаться, артист не называет. Поэтому об этом можно только догадываться. Но несколько соображений на ум просится. Во-первых, видимо, оба они были слишком самостоятельными личностями, чтобы долго терпеть диктат другого. Такие люди не любят, когда их держат за статистов даже в мелочах (вроде того, что мы видели во время походов на рынок Симонова).