Федор Раззаков - Свет погасших звезд. Они ушли в этот день

Так что в гипотезе В. Максимова была доля истины. По нему выходило, что Булат с помощью, как сейчас говорят, «менеджеров» содействовал КГБ, помогал выявлять сомнительные «элементы», внедрявшие в сознание молодежи цинизм и неверие в победу коммунизма.

В свете всего этого на версию Максимова работает и другое. Общеизвестно, что в то время многим пишущим талантливым людям чинились всевозможные препоны в творческом становлении. Их не печатали, не принимали в Союз писателей и даже на работу в редакции. Препятствовали всячески и Булату. Тем не менее в Союз писателей приняли (как мы помним, в 1961 году. – Ф. Р. ). Получается – легализовали его творчество, и встречи с ним стали более многолюдными, что КГБ, естественно, и было нужно. Что касается разрешения выезжать за границу, оно, стало быть, тоже давалось с дальним прицелом: деятели с Лубянки понимали, что соприкосновение Булата с Западом может усилить в его творчестве мотивы неприятия советской действительности, а это еще больше привлечет к нему тех, кем интересуются органы… Только вот самому Булату, конечно же, и в голову не приходило, какая роль отводится ему – с его истерзанным сердцем – в том, что тогда цинично именовалось общественной жизнью».

Однако вернемся в 70-е годы.

Поэтические изыски Окуджавы в те годы были не столь плодотворными, как упражнения в прозе. Но где-то с конца десятилетия из-под его пера одно за другим стали появляться новые стихи. Причем связано это было не с предчувствием близких перемен, а с тем, что у Окуджавы появилось больше времени. Он тогда слег в больницу, делать ему было нечего, и он вернулся к стихам. Так на свет родился целый цикл стихотворений: «Примета», «Молодой гусар», «Римская империя времени упадка». Последнее творение было явно антисоветским, для конспирации «одетое» в исторические одежды. Приведу из него лишь два четверостишия.

Наступили 80-е. В 1981 году фирма «Мелодия» расщедрилась и выпустила сразу две пластинки с песнями Окуджавы. А два года спустя вышла в свет еще одна книга Окуджавы на историческом материале – «Свидание с Бонапартом». В 1984 году, в канун 60-летия Окуджавы, состоялся первый официальный творческий вечер поэта в Концертном зале имени П. Чайковского. Пришла чуть ли не вся столичная элита, считавшая Окуджаву своим кумиром.

Наступившая вскоре перестройка вновь вынесла на гребень волны «шестидесятников», в том числе и Окуджаву. Можно утверждать, что такого количества публикаций о себе и своем творчестве, какое появилось в 1986–1989 годы, Окуджава не знал даже во времена своего триумфа в начале 60-х. Окуджава и все шестидесятники, с восторгом поддержали горбачевскую перестройку и яростно громили в печати всех, кто даже не словом, а хотя бы намеком выступал против каких-либо ее перегибов. Так что в том, что последовало в декабре 1991 года, когда Советский Союз развалился, была немалая доля вины и таких людей, как Окуджава.

В начале 90-х Окуджава решил уехать от городской суеты и переехал на свою дачу в Переделкино (на улице Довженко). Жена с сыном (он стал композитором) оставались в Москве, по выходным навещали Булата в его добровольной ссылке. В одном из интервью того времени Окуджава сетовал: «Я свое предназначение выполнил, то, что мог, сделал. Вообще искусство стало меняться. Везде уровень ресторана, но ресторанная песня – это ресторанная песня, и дай ей бог здоровья, в ресторане ты не будешь слушать арию Каварадосси. Но когда эта музыка становится ведущей, это ужасно. Последнее время появились какие-то бездарные, безголосые, кривляющиеся исполнители, их называют звездами, они это всерьез в отношении себя воспринимают, вот эта пошлятина ресторанная – это плохо. Но думаю, пройдет…»

В Переделкине Окуджава занимался творчеством – писал автобиографический роман «Упраздненный театр». Стихи сочинял очень редко, видимо, не было вдохновения. Причем писал Окуджава по старинке – шариковой ручкой. Друзья пытались уговорить его завести себе компьютер – мол, с ним удобнее, но он отшучивался: «Моцарт пользовался клавесином, и ничего… хорошую музыку писал».

В октябре 1993 года, когда в Москве по приказу действующего президента страны Б. Ельцина был расстрелян парламент и погибло 1300 человек, Окуджава поддержал президента. В этом не было ничего удивительного, поскольку Окуджава ненавидел советскую власть, хотя и воевал за нее, да и славу свою приобрел при ней. Но эта власть, как мы помним, расстреляла отца поэта, и пепел родителя, видимо, все эти годы стучал в его сердце. Поэтому, когда осенью 93-го коммунисты и сочувствующие им политики выступили против того курса, который проводил в стране президент и его «чикагские мальчики» (а курс этот был откровенно прозападный и антинародный), Окуджава выступил в защиту последних. На одном из митингов он даже бросил клич Ельцину: «Удавите гадину!» И президент удавил, отдав приказ стрелять по Дому правительства. Самое интересное, но никакого раскаяния по поводу своего поведения Окуджава не испытывал. В одном из своих тогдашних интервью он заявил следующее:

«Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было. И, может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это – заключительный акт. Поэтому на меня слишком удручающего впечатления это не произвело…»

Напомню еще раз, что в те октябрьские дни в Москве погибло 1300 человек. После подобных заявлений отношение к Окуджаве у многих людей резко изменилось – он стал им ненавистен. И это привело к громкому скандалу. В начале 1994 года во время гастролей Окуджавы в Минске известный киноактер Владимир Гостюхин устроил возле филармонии, где он выступал, пикет и публично призвал людей бойкотировать концерт поэта. При этом Гостюхин на глазах у собравшихся разорвал конверт и разбил пластинку с песнями Окуджавы. Объясняя свой поступок, актер заявил следующее:

«После событий 93-го года, когда я даже в кошмарном сне не мог представить, что в центре Москвы танки откроют огонь и людей будут убивать просто так, Окуджава приехал на гастроли в Минск. А я читал интервью, где он говорил, что наслаждался произошедшим, как детективом. Не знаю, почему он так сказал. Окуджава – моя молодость, я все его песни знаю наизусть, нежный человек. И вдруг такая радость по поводу убиения людей! Для меня это было настолько сильным потрясением, что я просто разорвал конверт и разбил пластинку перед концертом. Был большой шум. В Верховном Совете в Минске этому было посвящено заседание. Призывали меня посадить…»