Федор Раззаков - Свет погасших звезд. Они ушли в этот день

Но судьбе все-таки было угодно, чтобы Евстигнеев стал актером. Причем произошло это совершенно случайно. В 1946 году Евгений – в свободное от работы на заводе время – играл в кинотеатре ударником в оркестре. Играл он так виртуозно и самозабвенно, что этой своей игрой заслонял всех остальных оркестрантов и приводил публику в восторг. Во время одного из таких выступлений его приметил ректор Горьковского театрального училища Виталий Ленский. После того как оркестранты отыграли очередную композицию, он подошел к музыканту и спросил его: «Молодой человек, не хотите ли вы стать драматическим актером?» На что Евстигнеев простодушно ответил: «Я не знаю». – «Тогда вот вам мои координаты, и я жду вас у себя», – продолжил Ленский и вручил парню бумажку с адресом училища.

Когда через два дня после этого Евстигнеев пришел по указанному адресу, Ленский встретил его очень радушно, предложил выучить какую-нибудь басню и сдать ему экзамен. Через несколько дней Евгений был зачислен на первый курс училища. На этот раз серьезных возражений со стороны матери нашего героя не последовало.

Окончив театральное училище в 1951 году, Евстигнеев был распределен во Владимирский областной драматический театр имени А. Луначарского. Как вспоминает актер Владимир Кашпур (в этом театре он уже проработал сезон), «среди вновь прибывших студентов Евстигнеев был самым талантливым. При знакомстве он показался мне совсем мальчишкой: 25 лет, а выглядел моложе. Поселили его со мной в одну комнату в общежитии. Там у нас только и помещалось, что две кровати, стол, да на треугольной полочке стоял радиоприемник, и мы ночами подолгу слушали музыку.

В этом старом доме (в общежитие переоборудовали бывшее картофелехранилище) комнатушка была полуподвальная, в два зарешеченных окна видны только ноги прохожих…

Он любил жизнь, хотя всегда критически, с улыбкой относился к ней, болезненно ненавидел любую несправедливость и всякое предательство. Был влюбчивым до бессонницы, до голодных обмороков… «Я ее страшно люблю, я без нее жить не могу!» – бывало, говорил он мне в порыве своего юношеского увлечения.

В театре Женя сразу завоевал признание не только зрителей, но, что еще труднее, труппы (а в нашей труппе было 32 человека)…»

Во Владимирском театре драмы Евстигнеев играл разные роли. Назову лишь некоторые из них: 1951 год: «Разлом» Б. Лавренева – третий матрос, «Снежок» В. Любимова – Джон; 1952 год: «Ревизор» Н. Гоголя – почтмейстер Шпекин; 1953 год: «Варвары» М. Горького – Притыкин, «Ромео и Джульетта» – Меркуцио.

Между тем, несмотря на такое обилие ролей, своим положением во Владимире Евстигнеев был не очень доволен. Как и всякий провинциал, в глубине души он мечтал о столичной сцене. Однако руководство Владимирского театра и слышать ничего не хотело об этом и не отпускало нашего героя в Москву. И тогда он пришел за помощью к своей матери. Как это ни странно, но на этот раз мать поняла своего сына буквально с полуслова. В результате на свет родился хитроумный план: Евстигнеев сказал в театре, что ему нужно срочно съездить к матери, а та, когда ей пришел запрос из Владимира, подтвердила слова сына. А тот вырвался на свободу. И тут же отправился в Москву. На дворе был 1954 год.

Как вспоминал позднее Е. Евстигнеев: «Когда я впервые увидел Москву, я наивно подумал: этот город будет моим. И что удивительно – все возможно, оказывается. Надо только один раз сказать себе, и все…»

Буквально с первого же захода поступил в Школу-студию МХАТ, причем сразу на второй курс. По этому поводу М. Козаков вспоминает:

«Я учился на втором курсе, когда к нам неожиданно поступил уже состоявшийся, поигравший в провинции актер… И сразу стало ясно, что перед нами нечто удивительное, чудо какое-то… Конечно, он был принят, и сразу к нам на второй курс. Это стало нашим везением. Семнадцать человек, среди них Басилашвили, Доронина, Сергачев, Галя Волчек, я… И вот к нам добавился этот „пожилой“ – ведь под тридцать! – лысый человек. Эта его знаменитая лысина, по-моему, он родился лысым – так она ему шла!..»

Стоит отметить, что вскоре Евстигнеев стал старостой курса, причем получил эту должность при весьма любопытных обстоятельствах. В тот день вся группа прогуляла занятия, отправившись смотреть в кино фильм Чарли Чаплина, и только Евстигнеев проигнорировал этот поход. За этот поступок его и назначили старостой вместо Олега Басилашвили (тот, кстати, явился зачинщиком этого похода).

В середине 1955 года студенты 4-го курса Школы-студии МХАТ создали «Студию молодых актеров», которая через год стала базой для нового столичного театра – «Современник». Среди этих студентов был и Евстигнеев. Все сборы и репетиции новоявленной студии проходили сначала на квартире В. Виленкина в Курсовом переулке, затем переместились на сцену филиала МХАТа на улице Москвина. Первым творением нового театра стал спектакль «Вечно живые» по пьесе В. Розова. Было это в апреле 1956 года. Евстигнеев играл в нем небольшую роль – администратора Чернова.

Стоит отметить, что после окончания Школы-студии творческая судьба актера могла сложиться совсем иначе: его взяли в труппу МХАТа, и он уже репетировал роль адвоката Уоткинса в спектакле «Ученик дьявола». Однако, отработав несколько репетиций, Евстигнеев предпочел уйти в «Студию молодых актеров», которую возглавил Олег Ефремов. И, как показало время, не ошибся в своем выборе.

В 1957 году изменилась и личная жизнь Евгения: он наконец-то женился. Его избранницей стала его однокурсница по Школе-студии МХАТ, дочь известного кинооператора Б. Волчека Галина Волчек. Вот что она вспоминает о тех днях:

«Вдруг в моей жизни появился великовозрастный выпускник Школы-студии МХАТ: старше меня на семь лет и деревенского происхождения. Он разговаривал так, что некоторые обороты его речи можно было понять только с помощью специального словаря (например, „метеный пол“ в его понимании – пол, который подмели, „беленый суп“ – суп со сметаной, „духовое мыло“ – туалетное мыло и т. д.). Внешне мой избранник выглядел тоже странно: лысый, с длинным ногтем на мизинце, одет в бостоновый костюм лилового цвета на вырост (а вдруг лысеющий жених вытянется), с жилеткой поверх „бобочки“ – летней трикотажной рубашки с коротким рукавом, у воротника поверх „молнии“ величаво прикреплялся крепдешиновый галстук-бабочка. Таким явился Женя в мой дом.

Поначалу папа пребывал в смятении, потому что поддался влиянию няни, которая прокомментировала внешность моего избранника словами: «Не стыдно ему лысым ходить, хоть бы какую-нибудь шапчонку надел…»

Я же вела себя независимо и по-юношески радовалась своему внутреннему протесту против родительского стереотипного мышления. Но мной двигал не только протест, я хотела быть рядом с Женей еще и потому, что испытывала к нему целый комплекс чувств. Меня привлекала его внутренняя незащищенность. Я испытывала в некотором роде и что-то материнское, потому что он был оторван от родительского дома, от мамы, которую любил, но которая в силу обстоятельств дала ему только то, что могла дать, а Женин интеллектуальный и духовный потенциал был гораздо богаче. И самым важным было для меня то, что я сразу увидела в нем большого артиста, а потому личность…