Юрий Рубцов - Штрафники не кричали: «За Сталина!»

К середине августа попали в окружение и были разгромлены семь стрелковых дивизий, две механизированные и семь танковых бригад из состава Сталинградского фронта, оборонявшие правый берег Дона в его излучине.

Темпы продвижения врага были сбиты, тем не менее он продолжал сохранять инициативу. Понятно поэтому, что особыми отделами зафиксированы высказывания советских военнослужащих, в которых отражались и неверие в благоприятные перемены на фронте, и скептическое отношение к мерам, предусмотренным приказом № 227.

«Всегда после приказов все вдвое скорее делается, — без обиняков заявил интендант 3-го ранга Филипченко из 226-й стрелковой дивизии. — Так будет и теперь. После этого приказа Красная Армия удирает от Ростова до Сальска вдвое быстрее…»

Помощник начальника штаба 6-й гвардейской кавалерийской дивизии Глагаев говорил своим сослуживцам: «Если бы этот приказ был раньше, то мы были бы давно разбиты».

От командиров и начальников не отставали и подчиненные. Беседуя с сослуживцами, красноармеец 23-го гвардейского кавалерийского полка Филюков сказал:

«Приказ остается приказом, но когда немецкая авиация начнет бомбить, тогда придется обратно бежать. Мы эти приказы знаем…»

Командир отделения роты противотанковых ружей из 76-й стрелковой дивизии Галето так «разъяснял» суть сталинского приказа:

«Все равно люди, попавшие в штрафные роты, убегут на сторону противника, так как отступать им будет нельзя».

«Подогнал [немец] уже всех к р. Волге, что тогда делать, или топись, или убьет он нас на берегу, или же всех заберет в плен. Возле города Сталинграда — Царицына будет большая бойня».

Это — строки из письма военнослужащего Чечкова [32] Сталинградская эпопея. С. 173, 176. .

И хотя органы безопасности традиционно характеризовали людей, допускавших подобные оценки, как «враждебный и малоустойчивый элемент», это было бы слишком простое объяснение их неуверенности в будущем.

Невзирая на жестокие меры, которые определял приказ № 227, были в нашей армии и в дальнейшем и предатели, и дезертиры, и добровольно сдающиеся в плен. И не только из числа классово чуждых. Выходит, не каждого испугали заградотряды и штрафные роты.

Велика на войне сила приказа. Но чтобы действительностью стало — ни шагу назад, требуется и еще кое-что, например, воинское мастерство, умелое руководство действиями войск. С другой стороны, приказ командира, матерок товарища, перспектива штрафной роты способны добавить мужества в сердце, а могут и окончательно подкосить колени. Тут уж каждый спрашивает сам с себя, и собственный суд — самый суровый.

На войне, как и вообще в жизни, рядом ходят справедливость и подлость, взыскательность к себе одних и стремление других списать собственные промахи на рядом стоящего. С огромной, непреходящей горечью сами фронтовики приводят случаи, когда иные командиры и комиссары пользовались приказом № 227 как дубиной, для «примерного» наказания, чтобы не быть обвиненными в мягкотелости и потворстве подчиненным.

Расскажу о трагическом случае, произошедшем у меня на глазах. О приказе Сталина № 227 вы знаете. Бессмысленно спорить сейчас, хороший или плохой был приказ. В тот момент — необходимый. Положение было критическим и вера в победу — на пределе. Командиром минометной роты в нашем полку был 22-летний Александр Ободов. Он был кадровым офицером и до войны успел окончить военное училище. Дело знал хорошо, солдат жалел, и они его любили. Да и командир был смелый. Я дружил с ним…

Саша вел роту к фронту, стараясь не растерять людей, матчасть. В роте было много солдат старших возрастов, идти в жару с тяжелыми 82-мм минометами на хребту было им трудно, приходилось часто отдыхать. Рота отстала от полка на сутки. Но война не жалеет и не прощает… В тот день мы несколько раз атаковали немцев и не продвинулись ни на шаг. Я сидел на телефоне, когда позвонил командир дивизии. Передал трубку командиру полка.

— Почему не продвигаетесь? — спросил командир дивизии.

Комполка стал что-то объяснять.

— А вы кого-нибудь расстреляли?

Командир полка сразу все понял и после некоторой паузы произнес:

— Нет.

— Так расстреляйте! — сказал комдив. — Это не профсоюзное собрание. Это война.

Только что прогремел 227-й приказ. Вечером, когда стемнело, командиры батальонов и рот и политруки были вызваны на НП командира полка… Я только что вернулся с переднего края, старшина сунул мне в руки котелок с каким-то холодным варевом, и я доедал его, сидя на земле. С НП доносились возбужденные голоса. После контузии я слышал плохо, слова разбирал с трудом. Из окопа НП, пятясь, стал подниматься по ступенькам Саша Ободов. Следом, наступая на него и распаляя себя гневом, показались с пистолетами в руках комиссар полка, старший батальонный комиссар Федоренко и капитан-особоотделец, фамилия которого в моей памяти не сохранилась.

«Товарищ комиссар! — в отчаянии, еще не веря в происходящее, повторял Саша. — Товарищ комиссар! Я всегда был хорошим человеком!» Раздались хлопки выстрелов. Заслоняясь руками, Саша отмахивался от пуль, как от мух. «Товарищ комиссар! Това…» После третьей пули, попавшей в него, Саша умолк на полуслове и рухнул на землю. Ту самую, которую так хотел защитить… Он ВСЕГДА был хорошим человеком. Было ему всего двадцать два года.

Немцы непрерывно освещали передний край ракетами и низко расстилали над нашими головами разноцветный веер трассирующих пуль. Время от времени глухо ухали мины. Ничего не изменилось… Война продолжалась… Кто-то крикнул: «На партсобрание!» Сползлись вокруг парторга. Долго, не глядя друг на друга, молчали. Не сразу заговорил и парторг. Буквально выкрикнул: «Товарищи коммунисты! Вы видели, что сейчас произошло! Лучше погибнуть в бою!» Так и записали в решении: «Биться до последней капли крови. Умереть в бок»…

Как определить ту меру жестокости, которая была необходима, чтобы победить? Необходима ли она? Всегда ли? Я не берусь определить меру жестокости, необходимой для Победы. Ни оправдать, ни опровергнуть…

Как вспоминал бывший в первые годы войны главным редактором газеты «Красная Звезда» Д. И. Ортенберг, через несколько дней после объявления приказа № 227 из поездки на фронт вернулся Константин Симонов со стихами «Безыменное поле».

Первые беспощадные, горькие строки были полностью созвучны приказу. Но затем поэт рискнул даже вступить в определенную полемику с ним, не согласившись с выводом, будто гражданское население проклинает солдата за то, что он отдает народ под фашистское ярмо. Это обвинение по отношению к большинству несправедливо, говорил поэтическими средствами Симонов, люди отходят через силу, с огромной, неутихающей болью и уверенностью, что рано или поздно, хотя бы и ценой жизни, вернут землю, пока оставляемую врагу: