Наталья Баранская - Странствие бездомных

В воспоминаниях Мартова Ульянов встречается во многих эпизодах. Я приведу тот отрывок, где автор показывает личность Ленина в развитии:

«В то время [90-е годы. — Н. Б. ] В. И. Ульянов производил при первом знакомстве несколько иное впечатление, чем то, какое неизменно производил в позднейшую эпоху. В нем еще не было или по меньшей мере не сквозило той уверенности в своей силе — не говорю уже в своем историческом призвании, — которая заметно выступала в более зрелый период его жизни. Ему было тогда 25–26 лет. Первенствующее положение, которое он занял в социал-демократической группе „стариков“, и внимание, которое обратили на себя его первые литературные произведения, не были достаточны, чтобы поднять его в собственном представлении на чрезмерную высоту над окружающей средой. Вращаясь в среде серьезных и образованных товарищей, среди которых он играл роль „первого между равными“, В. И. Ульянов еще не пропитался тем презрением и недоверием к людям, которое, сдается мне, больше всего способствовало выработке из него определенного типа политического вождя (элементов личного тщеславия в характере В. И. Ульянова я никогда не замечал). В. Ульянов был еще в той поре, когда и человек крупного калибра, и сознающий себя таковым ищет в общении с людьми больше случаев самому учиться, чем учить других. В этом личном общении не было и следов того апломба, который уже звучал в его первых литературных выступлениях, особенно в критике Струве. Будущий Ленин был еще всецело проникнут почтением к вождям социал-демократии, Плеханову и Аксельроду, с которыми он недавно познакомился, и заметно чувствовал себя по отношению к ним еще учеником…» [6] Мартов Л . Записки социал-демократа. М., «Красная новь», 1924. С. 270–271 (первое издание в России).

Можно допустить, что на эту обрисовку Ленина влияло некоторое соперничество между двумя лидерами, определившееся в ранние годы, а затем и разногласия, но тем более ценно стремление Мартова быть объективным.

Благородство его в отношении к идейным противникам и ощутимые отсветы былой дружбы вызывают полное доверие к этой характеристике. В ней прослежена лишь одна, но стержневая черта Ленина — властолюбие, соединяющееся с полной убежденностью в своей правоте, единственно в своей.

В моих руках первая книга «Записок» Мартова, воспоминания о десятилетии 1890–1900 годов; возможно, автор не успел их продолжить. Из предисловия, помеченного 1919 годом, видно, что он только начинает свой труд. «Приступая к составлению этих „Записок“» — первая фраза его предисловия. Русские издатели, сообщая о смерти Мартова в Германии (апрель 1923 года), замалчивают обстоятельства его отъезда за границу. Из двух приведенных дат можно заключить, что воспоминания были написаны за три-четыре года, вряд ли он успел выйти за пределы первого тома.

Всё жестче ощущали на себе русские искровцы давление Ленина, редакция руководила работой искровских групп все более определенно. В конце концов это вызвало протест. Искровские агенты и группы содействия собрали в конце декабря 1901 года в Киеве совещание, просили приехать представителей редакции, надеясь на приезд Ленина или Мартова. Но из Мюнхена прислали Инну Гермогеновну Смидович (Димку). Двое — Любовь Николаевна (от Харькова) и Н. Э. Бауман (от Москвы) на совещание не поспели — опоздало извещение. Принимал участие и Л. И. Гольдман (от Кишиневской типографии). Он вспоминает:

«Для разрешения возникших трений, а также для решения тактики искровцев внутри РСДРП было создано совещание искровской „головки“… Димка, отстаивавшая, согласно наказу, точку зрения редакции, потерпела полное поражение. Мы знали, что отсутствовавшие Л. Н. Радченко и Бауман еще раньше вполне солидаризировались с нами, что ту же позицию разделяли вообще все практики-искровцы в России, а потому и вынесли решительное постановление, которое в виде письма было послано в редакцию. Сущность постановления состояла в том, что мы, искровские профессионалы, приемля полностью идейное руководство „Искрой“ ее редакции, а также рекомендуемую ею тактику, находим невозможным и вредным для дела намерение редакции из-за границы руководить и направлять всю организационную деятельность искровцев в России… Это постановление было протестом против постоянных указаний редакции, кому куда ехать, что делать и даже — какую литературу куда и в каком количестве посылать, а также против всё учащавшихся посылок из-за границы товарищей с инструкциями, поручениями и заданиями, не согласованными с виднейшими практиками-искровцами в России». [7] Гольдман Л. И. Организация и типография «Искры» в России. С. 36–38.

Я уже говорила, что через маму, ее рассказы и воспоминания у меня сложилось живое ощущение Ленина, хотя я его никогда не видела, разве что в кинохрониках. Естественно, что я школьницей расспрашивала о Ленине своих родителей, особенно в год его смерти, когда столько о нем говорилось. Мама рассказывала о псковских встречах; отец ничего не рассказывал, отослав к маме, которая «лучше и больше знает», и вообще закрыл тему, ошеломив меня таким высказыванием о вожде: «Он был довольно ловкий и прыткий господин». От этих слов я просто онемела — такое сказать о Ленине! Для меня, в годы юности, Ленин был товарищем моей матери в революционном движении, таким же бескорыстным, не думающим о себе, как и она. Он никогда не был моим кумиром, но я уважала его как старого знакомого, не так много о нем зная и, признаться, совсем о нем не думая. Можно понять, что испытывала я, узнавая в последние годы о Ленине так много страшного и отвратительного. «Старый знакомый» семьи оказался злодеем и убийцей. Что могла знать о нем мама, мне трудно представить. Она знала, безусловно, больше, чем могла знать я в молодости, но гораздо меньше, чем я знаю теперь, — она умерла в 1960 году.

Фотокарточка Ленина тоже была в мамином альбоме вместе с другими ее товарищами — молодые эсдеки любили фотографироваться.

Снимок сделан в начале 1890-х годов вскоре после приезда в Питер (он много раз репродуцировался и хорошо известен). Вглядимся в это молодое лицо: высокий куполообразный лоб, увеличенный ранней лысиной, — «ума палата». Отметим также выпуклые скулы и легкую косину в разрезе глаз — не говорят ли они о присутствии азиатской, восточной крови, может, в далеких предках, о некоем «чингисхановском» наследии? Жестокость восточных народов известна. Выражение лица угрюмо-недовольное — твердо сжатый рот, сердитый взгляд. Естественно ли это выражение перед фотообъективом или это стремление показать свою значительность, серьезность — свойственная молодости попытка «сыграть» свой образ, представить себя таким, «каким я должен быть»?