Элеонора Прохницкая - Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична

Мне запомнился жуткий холод в первую зиму войны. Холодно было везде: на улице, в магазине, в доме. Вода в ведре, стоявшем в комнате, на утро покрывалась тонкой пленкой льда.

Я заболела воспалением легких. Надрывно кашляла. Мама, чтобы напоить меня молоком с маслом, пошла на центральный рынок в поисках топленого масла. Она купила у деревенского мужичка поллитровую баночку топленого масла. Дома вскипятила стакан молока и хотела было набрать чайной ложкой масла из банки, как ложка, проткнув тонкий слой масла, утонула в воде. Маслом были обмазаны и стенки банки. За эту банку с водой мама отдала все деньги, что получила по аттестату мужа. Она заплакала: «Кого ты обманул? Больного ребенка обманул…» Я погладила ее по голове: «Не плачь, мамочка. Я буду горчичники терпеть»…

Все письма, которые приходили с фронта, все три семьи читали вместе. Две соседки получили похоронки, а нас с мамой эта беда обошла стороной. В октябре 1941 года, когда немцы подошли к Москве, по распоряжению «свыше» все съестные запасы Москвы были «выброшены» в магазины. Люди хватали все подряд в огромных количествах. Вскоре и магазины, и склады опустели. Мама кое-что покупала на рынке на деньги, получаемые по аттестату мужа. Мне запомнилось, что весной люди раскапывали грядки на Сретенском бульваре и сеяли овощи. Мама вскопала маленькую грядочку во дворе дома и посеяла морковь, которую осенью мы выдернули. Такой сладкой моркови я не ела больше никогда в жизни!

В 1943 году мама отвела меня в Центральный дом пионеров, в кружок народных танцев, а в 1944 году я поступила в первый класс. По воскресеньям мы с мамой ходили в кинотеатр «Уран» на Сретенке. Самое сильное впечатление на меня произвел американский мультфильм «Бемби». Я смотрела его несколько раз и всегда плакала, когда злой охотник убивал маму маленького Бемби. Отец мне привез в подарок из Берлина фарфоровые статуэтки Бемби и его мамы, которые и по сей день украшают мое скромное жилище.

Война подходила к концу. Летом 1944 года Левитан объявил по радио, что по Садовому кольцу Москвы будут прогонять 57 тысяч пленных немцев. Казалось, вся Москва стояла вдоль Садового кольца и с ненавистью смотрела, как наши солдаты с автоматами в руках сопровождают колонну тех, кто убивал наших родных и любимых, кто сжигал наши села, кто истреблял наши города. Некоторые плевали немцам в лицо. Один из них, поравнявшись с нами, протянул ко мне руку, чтобы погладить меня по голове, но мама загородила меня собой. Немец улыбнулся и, помогая себе жестами, попытался объяснить, что в Германии у него осталась такая же дочь. Не знаю, чем объяснить, но этого высокого немца с добрым лицом я запомнила на всю жизнь…

Еще я запомнила, как мы ходили с мамой смотреть на сбитый немецкий самолет, стоявший у Большого театра.

Но конечно, самое яркое, самое радостное и самое незабываемое впечатление изо всех четырех военных лет, прожитых в Москве, — это был салют Победы на Красной площади.

Первый раз в жизни я видела салют, да еще какой!

На Красной площади собрались все москвичи, пережившие войну, от мала до велика. Все те, кто не покинул Москву в трудную для нее минуту: кто рыл противотанковые рвы, кто таскал мешки с песком, кто гасил на крышах домов «зажигалки», все те, кто своим посильным трудом приближал день Победы и кто помог отстоять Москву. Москвичи как родные целовались, обнимались, смеялись и плакали.

Этот яркий, неповторимый салют, ознаменовавший собой Победу над фашистской Германией, я не забуду никогда!

Он не идет в сравнение ни с одним из самых пышных, изысканных, навороченных современных фейерверков.

Потому что это был салют долгожданной, выстраданной, жертвенной Победы нашего героического народа!

В 1945 году, в августе, вернулся с войны отец. Он показался мне немного чужим, вернее, не таким, каким я его запомнила в четыре года: редкие, коротко стриженные волосы с седыми висками, худой. При ходьбе он слегка волочил раненую ногу, опираясь на палочку. На погонах — звезды капитана, а китель — в орденах и медалях. В ярко-желтой кожаной кобуре — знаменитый «ТТ».

Вскоре отцу предоставили большую светлую комнату в коммуналке, и мы переехали из общежития МАТИ на Усачевку.

В коммуналке было 6 комнат, кухня с двумя газовыми плитами, общий балкон, общий телефон и туалет. Ни душа, ни ванны не было, и каждую неделю мы ходили мыться в Усачевские бани.

Рядом был Усачевский рынок, и так как в магазинах с продуктами было плохо, мама все тащила с рынка.

За деревянными прилавками крестьяне продавали мясо, молоко, творог. Крыжовник, смородину и прочие ягоды продавали стаканами, насыпая их в кулек, свернутый из газеты.

Недалеко от нашего дома находился Новодевичий монастырь. Перед входом в монастырь, на большой лужайке, ярким пятном обосновались цыгане: стояли кибитки, на веревках было развешано разноцветное тряпье, резвились босоногие цыганята. Местные жители прозвали это место «цыганским посольством». Новодевичий монастырь был в те годы окраиной Москвы.

Нового Новодевичьего кладбища тогда не было. На старое кладбище, как и на территорию монастыря, вход был свободный.

Таким папа вернулся с фронта. 1945 год

По ходу к старому кладбищу, слева, рядком стояли одноэтажные деревянные то ли домики, то ли сараюшки. В них жили какие-то люди, вероятно, служители церкви или смотрители кладбища.

На меня большое впечатление произвели два памятника: жене Сталина, Надежде Аллилуевой, и певцу Собинову — умирающий лебедь.

За Новодевичьим монастырем, на берегу Москвы-реки, был большой песчаный пляж, куда местные жители ходили купаться и загорать, где купались и мы с мамой. Впоследствии там будут возведены знаменитые «Лужники».

Здесь, на Усачевке, моя жизнь круто изменилась.

В 1947 году отец повез меня на просмотр в хореографическое училище Большого театра.

Члены комиссии поднимали мне ноги вверх и в стороны, заставляли прыгать, приседать, нагибаться вперед и назад, отбивать ладошками разные ритмы и объявили моему отцу, что я принята в первый класс хореографического училища.

Приняли нас тогда 20 девочек и 15 мальчиков.

Все были очень худенькие, после полуголодного военного детства.

Девочки были одеты очень скромно, в основном в платьях, перешитых из маминых. Почти у всех девчонок были косы. Остригать коротко волосы нам не разрешали.

Мальчики были короткостриженые и все, как один, в синих сатиновых шароварах. Никто из нас не выделялся нарядной одеждой. В эпоху тотального дефицита и всеобщего равенства — все были равны.