Анатолий Терещенко - Чистилище СМЕРШа. Сталинские «волкодавы»

А с другой стороны, какой смысл наговаривать на себя, вешать такое особо опасное государственное преступление, как шпионаж, за которое во время войны, как правило, один вердикт — высшая мера наказания.

«Не могла же она не знать о последствиях в случае разоблачения, — размышлял оперативник. — Надо быть или глупышкой, или стервозой, чтобы пойти на этот преступный шаг».

Военному контрразведчику также бросились в глаза ее характеристики командования части, в которой служила Поворина. В них говорилось о необычайной смелости и находчивости девушки, ее самоотверженности в выполнении заданий. В то же время отмечались такие черты в характере, как замкнутость, неразговорчивость и практическое отсутствие подруг среди личного состава базы.

Перечитав еще некоторые бумаги дела, офицер вызвал ее на допрос. По его описанию, это была невысокая, довольно крепкая девушка, светлоглазая, большеротая. Черная суконная юбка до колен и фланелевая гимнастерка были хорошо, с любовью подогнаны по фигуре.

После обязательных вопросов — фамилия, имя, отчество, год и место рождения — Ширинкин попросил ее как можно подробней рассказать о себе. Ее рассказ полностью совпадал с материалами, которые имелись в деле. Затем он неожиданно для «шпионки» подвел ее к карте.

— Покажите, пожалуйста, где вы с братом перешли линию фронта? — спросил контрразведчик.

Несколько минут она стояла как бы в нерешительности, а потом указательным пальцем провела горизонтальную линию.

— Здесь? — Да!

— Случайно вы не ошиблись? — удивился Ширинкин, знавший, что в этом месте плотно располагались наши войска и сомнительно, чтобы там можно было незамеченно пройти.

— Нет, кажется, здесь, — зашептала она. — Меня вел брат, он не говорил, где мы переходили.

— Но, согласно вашей анкете, у вас нет брата.

Ширинкин внимательно посмотрел ей в глаза, которые тут же забегали, а бледные щеки стали постепенно наливаться краской с пунцовым оттенком.

— Это не родной брат, а троюродный, — медленно и даже несколько испуганно выдавила она в ответ.

— Как его фамилия?

Она назвала фамилию, имя, потом рассказала о разведшколе, не сумев назвать ни одного имени или клички преподавателей и слушателей, обучавшихся с ней.

— Вас на самолете забрасывали?

— На самолете, — с придыханием согласилась она.

— Какой марки был самолет?

— Не знаю…

— Ну, как, как он выглядел?

— Как наш «кукурузник».

— Где вы сидели в самолете, пока летели в тыл нашей армии? — неожиданно спросил офицер.

— Рядом с летчиком.

— А где находился ваш парашют?

— У меня на коленях…

— Как вы совершали прыжок?

— Когда летчик сказал, что нужно прыгать, я открыла дверь, встала на колесо и выпрыгнула.

— Где находилось кольцо для раскрытия парашюта?

— Кольцо? Какое кольцо? У меня, у меня его не было…

И вот после таких ответов Ширинкин понял, что Поворина не только никогда не прыгала с парашютом, но и самолета вблизи не видела. Все, что она рассказывала, — чистый вымысел. Она не могла сидеть рядом с пилотом по той причине, что у летчика неимоверно тесная кабина. Он сам сидит на парашюте.

Ширинкин сделал небольшую паузу в допросе. Взял в руку карандаш и покрутил его между большим и указательным пальцами, а потом смерил допрашиваемую с головы до ног цепким взглядом, спросил:

— Зачем вы придумали небылицы? Скажите, только теперь откровенно, все начистоту.

Поворина вздрогнула, как будто получила удар кнута. После этого вопроса она густо покраснела и опустила голову. Руки ее стали заметнее дрожать. Оперативник увидел, что в душе у нее происходит отчаянная борьба, а вернее, борьба мотивов заканчивалась. Чувствовалось, что она созрела для правдивого ответа, надо было только не упустить этот момент.

— Ну, отвечайте чистосердечно, что произошло с вами, когда вы решились на эту чудовищную ложь, направленную, в первую очередь, против себя?

— Я… я не шпионка… Я никогда не летала на самолете и не прыгала с парашютом, — сквозь обильно хлынувшие слезы промолвила она. — Я все, гражданин начальник, придумала…

— Для чего? С какой целью? — не унимался контрразведчик.

Поворина продолжала рыдать.

— Ну, поплачь, поплачь, потом легче будет сказать правду о придуманной истории, — легкая улыбка озарила лицо контрразведчика, понявшего, что он нашел наконец-то ответ на эту редкую головоломку.

— Потому, потому, что я дезертир…

Потом после глотка воды она немного успокоилась и стала рассказывать, что уехала с сестрой из Ленинграда в конце сорок первого года, не поставив в известность МПВО, где проходила службу. То есть стала дезертиром. Она знала о приказе ВГК, в котором говорилось о суровом, вплоть до расстрела, наказании за дезертирство по законам военного времени. Поэтому девушка всячески скрывала и избегала расспросов о том, где она находилась весь сорок второй год. Когда же командир стал выяснять подробности ее биографии, она ничего лучшего не могла придумать, как сочинить байку о переходе линии фронта, вербовке финской разведкой и переброске в наш тыл со шпионским заданием. Ей, наивной, казалось, что ее, как агента, сначала посадят в тюрьму, но потом, по истечении какого-то времени, разберутся в явной ошибке и выпустят на свободу.

После этого чистосердечного признания чекистам пришлось все ее новые показания перепроверять. В результате бесед с сестрой, подругами, другими свидетелями, сопоставления документальных материалов было установлено, что она никак не могла находиться на финской стороне.

Интересно, что в ходе расследования удалось обнаружить приказ о награждении Повориной орденом Красной Звезды за ее самоотверженные действия в тот тяжкий период военного лихолетья в блокированном городе. О награде она не знала, так как ее в ноябре сорок первого года, раненую и обессиленную от потери крови и голода, направили в госпиталь. Сестра же ее сумела выходить и с разрешения госпитального начальства вывезти на родину в Воронежскую область.

Что же касается дезертирства, то его в данном случае как такового не было, так как МПВО не были воинскими подразделениями и Поворина не давала присяги. Но этих тонкостей деревенская девушка не знала и не могла знать, а вот чувством долга она обладала. Именно это чувство и заставило ее решиться на несуразный шаг, который мог привести к трагическим последствиям, если бы не вдумчивая работа военного контрразведчика.

Вскоре Поворина была освобождена, а через некоторое время ей в Адмиралтействе был вручен орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Так «шпионку» отметило командование МПВО за ее труд на крышах Ленинграда. До конца войны девушка честно служила на флоте.