Array Array - Двадцать лет в батискафе.

К вечеру мы сбежали из вонючего порта и нашли прибе­жище в местной гостинице, где и получили свою долю экзоти­ческих впечатлений. Обычно в японских гостиницах чаны, исполняющие функцию ванн, ставятся по нескольку штук в одном помещении, чтобы клиенты, наслаждаясь купанием, могли одновременно получать удовольствие от приятной бесе­ды; однако мне и моему помощнику предоставили индивиду­альные кабинки. Желая, очевидно, возместить нам отсутствие общества, жена владельца гостиницы по нескольку раз заходи­ла в кабинки, приветливо улыбалась и говорила что-то по-япон­ски. Комнаты нам тоже дали отдельные; в них не было реши­тельно никакой мебели; вечером приходила служанка, раскатывала по полу матрац и забирала всю одежду, взамен выдавая юката — просторное кимоно со штампом гостиницы на спине.

Моему экипажу, состоявшему из четырех человек, отвели одну общую комнату, более просторную, чем моя. Вечерами, мы собирались в этой комнате и ужинали все вместе — одетые все шестеро в юката, мы усаживались на корточки вокруг длин­ного низкого стола и ловко орудовали знаменитыми палочками для еды. Пользоваться ими нетрудно, когда вам подают обыч­ное японское блюдо вроде сырого цыпленка, рыбы или сырых овощей (все это нарезается мелкими кусочками); труднее при­ходилось, когда повар в порыве гостеприимства, достойного всяческих похвал, приготовлял для нас глазунью или бифш­тексы по-французски.

Любезность и радушие хозяев заставляли нас забыть о сво­ем одиночестве. Нам было нечего читать, не было даже газет, и вообще из внешнего мира не поступало никаких новостей. Мы проводили вечера, обсуждая завтрашнюю работу.

Прошло четыре дня, и все приготовления на борту «ФНРС- ІІІ» были закончены. Мы предприняли первую вылазку, но, проведя в море всего около двенадцати часов, вернулись из-за непогоды. Лишь два дня спустя мне удалось наконец совершить погружение в обществе журналиста из «Асахи Симбун», кото­рому по вполне понятным соображениям была предоставлена возможность первым составить мне компанию.

Мы рассчитывали опуститься на дно на глубине 3000 мет­ров, но нам это не удалось; в тот день я испытал величайшее унижение в своей жизни. Даже когда мне приходилось преры­вать погружение из-за неисправности механизмов или электро­оборудования, меня это выводило из себя; представьте же себе мое отчаяние, когда я понял, что погружение не удастся до­вести до конца из-за моей ошибки в управлении батискафом!

На приборной доске «ФНРС-ІІІ» имелись две кнопки, управляющие сбросом балласта. Одна из них отключала электромагниты малых люков, бункера начинали постепенно освобождать­ся от балласта, и спуск батискафа замедлялся. Вторая кнопка, расположенная рядом, отключала другую группу электромагни­тов, отчего открывались большие люки на дне бункеров, и батискаф почти мгновенно сбрасывал весь балласт. Во время погружения я обычно выключал свет в кабине, чтобы наблюда­тель лучше видел то, что происходит за иллюминатором. Одна­ко в темноте нетрудно ошибиться кнопкой, поэтому я заказал на верфи небольшую откидную крышку из плексигласа, прикрывающую обе кнопки; в ней должны были проделать отвер­стие против кнопки, управляющей маневровым сбросом бал­ласта, а для того чтобы нажать кнопку аварийного сброса, нужно было откинуть крышку. Возможно, я плохо составил задание; так или иначе, в полученной крышке я обнаружил Два отверстия. Пусть заклеят второе отверстие клейкой лентой, решил я, и отдал соответствующее распоряжение, но не прове­рил, выполнили ли его. И вот в тот день, достигнув глубины 1200 метров и желая замедлить погружение, я стал ощупью искать отверстие и, наткнувшись на него, без колебаний нажал находившуюся за ним кнопку. Я тут же понял свою ошибку, но было поздно: прощай балласт и вся дробь! Мы быстро пошли вверх. Журналист, говоривший только по-японски, ни о чем не спросил и даже не обернулся. Вернувшись на поверхность и обнаружив, что так и не побывал на дне, он, вероятно, расст­роился. Однако это не помешало ему написать восторженную статью.

Несколько дней спустя я расквитался с враждебно настро­енной судьбой, благополучно посадив «ФНРС-ІІІ» на дно на глубине 3000 метров. Со мной был профессор Сасаки. Судя по тому, что он потом написал о батискафе — а к его мнению присоединились и все его коллеги, совершившие погружения в ту экспедицию, — наш аппарат полностью оправдал ожида­ния ученого. «Я ступил на борт «ФНРС-ІІІ» с полным доверием к нему,— писал Сасаки,— а вот «Куросио», на котором я по­гружался несколько лет назад, показался мне не слишком надежным снарядом».

Ни один из погружавшихся со мной ученых ни жестом, ни словом не выдал своего волнения,— и все же я совершенно уве­рен, что всякий, погружающийся впервые, испытывает его; ко­нечно же, для серьезной исследовательской работы в батиска­фе необходимо к нему привыкнуть. Во время этой первой япон­ской экспедиции я не раз пожалел о том, как была составлена программа; мне казалось, что было бы лучше ограничить чис­ло участников, но зато предоставить каждому возможность со­вершить несколько погружений.

Только профессор Перес, вновь присоединившийся к нам в Онагаве, принял участие в двух погружениях подряд. Среди прочего его занимала проблема великих морских течений, про­ходящих здесь вблизи от поверхности океана. Известно, что теплые воды течения Куросио, температура которого достигает 27°, омывают восточные берега островов Японского архипелага, а встречное течение Ойясио, идущее из Охотского моря, прино­сит холодные и, следовательно, более тяжелые воды. Это, по­вторяю, давно известно. Но я никак не мог предположить, что граница между обоими течениями, проходящими одно над дру­гим, выражена настолько резко. Температура на поверхности воды была, по нашим измерениям, 22°; затем она быстро по­нижалась, и на глубине 230 метров составляла всего 14°; еще несколько метров — и температура скачком опустилась до 4°. За десять секунд «ФНРС-ІІІ» перешел из одной зоны в другую, и этот переход сопровождался полным изменением картины подводного мира. Поблизости от поверхности мы наблюдали лишь несколько отдельных животных и с трудом различали не­большое количество планктона, состоявшего из микроскопиче­ских существ, державшихся довольно далеко друг от друга. В холодных слоях картина совершенно преобразилась: в поле нашего зрения повисло облако, состоявшее из миллионов све­тящихся точек; планктон казался невероятно густым. В ходе нескольких погружений мы убедились в том, что здесь, как и в Атлантике, плотность планктона значительно меняется с глу­биной. Порою особенное скопление его наблюдалось у само­го дна.

Однажды на глубине 1100 метров мы попали в слой на­столько густого планктона, что за иллюминатором буквально ничего не было видно, кроме сплошного белесого тумана, в ко­тором иногда попадались медузы разного цвета и формы, ви­севшие в самой толще этого питательного пюре.