Людмила Гурченко - Люся, стоп!

— Вы… ты, Люся, меня, конечно, не узнаешь. Я… Зоя Мартыненко.

Передо мной, со вкусом одетая, стояла очень милая женщина. Рядом муж. Я никогда не вдаюсь в подробности, не задаю вопросов: почему уехали и т. д. Уехала и уехала. Значит, так надо было. А может быть, я уже к этому привыкла? Вначале интересно было. А со временем… Очень много людей разъехалось по миру.

Оккупация, Зоя Мартыненко, «О, танненбаум», Дорин…

Дорин одолела такую толстую книгу «Аплодисменты». Ей-богу, есть в этом что-то, чему можно радоваться, что есть момент счастья.

Я у нее спросила: «Кто тебе посоветовал прочесть мою книгу?» Она сказала, что в МГУ все читали и сказали, что немецкой группе это будет особенно интересно.

А лет десять тому у меня была другая история. Звонит мне журналистка с просьбой прочесть рукопись, подготовленную на основе моей книги «Аплодисменты» для иностранцев, изучающих русский язык.

Я помню, что согласия на публикацию той рукописи не дала. Пожелтевшие сорок семь страниц. Конечно, здорово бы напечатать ее целиком. Сразу скажу, что карьера у этой журналистки сложилась хорошо. Она работает завотделом читаемой газеты. По сегодняшним законам «свободы слова» все правильно. Вот из ее приписки к рукописи: «Прошу извЕнить за некоторые исправления и «грязь» чернового варианта текста. С уважением…»

Когда я прочла те страницы, мне стало так себя жалко. И вот это всё? И это так про папу, про войну?

«Девочка томится в очереди за подачкой. Ее сильный и веселый отец воюет на фронте. Почему она вспоминает об отце, когда надо быть ловкой и хитрой и не пропустить свою подачку? Очень хочется есть».

«Трогательные истории из жизни раненых солдат, воров, исполненные звонким детским голосом, заставляли раскошелиться измученных войной людей».

«Так начинала свои первые публичные выступления известная киноактриса Людмила Гурченко. Экзерсисы песенного жанра складывались в опыт».

«Здесь следует сделать маленькое отступление и сказать несколько слов о ситуации в кино в конце пятидесятых годов. На нем еще лежит тень Сталина, от которой трудно избавиться».

«Пойдем-ка со мной». Иван Пырьев решительно взял ее за руку и повел в дальнюю комнату. Там «загорала» группа, и это означало, что работа не шла. «Попробуйте эту куколку еще раз». — Мастер, как и подобает человеку его ранга, был немногословен».

Это для иностранцев. Им все будет понятно про «куколку» и тень Сталина, которая еще на всем лежит? И что мастер повел ее в дальнюю комнату…

Прочти эту мою жизнь в сорок семь страниц… И Дорин никогда не подарила бы мне прозрачного апельсинового петушка на палочке. Она никогда бы не разыскала «куколку». Да что там…

Я на любимом Страстном. На своей скамеечке. Осень. Она для меня всегда печальная. Окрасится ненадолго золотым и красным, а затем снова все дымчатое и серое. И туман. И так больше полугода. Нет, это не Харьков. Все-таки я часто думаю о девочке, о моем далеком «я»…

И все же иногда случается то, чего и не предполагалось. Для меня так поздно наступил час прозрения. И тут я в папу.

«Лёль! Смотри, якой я стал умный. Не пью, не курю, тибе по дому помогаю з усею душой!»

«Марк-котик, так сколько тебе лет?» — «Ну, Лёль, дело же не в етум. Главное, я другой».

Жизнь соткалась у меня из мгновений. Очень-очень разных. Самые прекрасные и мощные сгустки могут у кого-то быть в первой половине жизни, а у кого-то и в последней. А я? Может, лет через… ЕБЖ (в дневниках у Л.Н. Толстого эта аббревиатура расшифровывается так: Если Буду Жив), я раскроюсь для вас, дорогие зрители, совсем с другой стороны?

Вот недавно проснулась и сразу вскочила! Маюсь. Кручусь — не терпится! Да что же это тебе все не терпится? Ты же уже знаешь, что это «не терпится» потянет за собой неподъемный шлейф, пестреющий прежними иллюзиями, крушениями, придумками и новыми надеждами на «а вдруг»… Что же мне делать? Как остановить это «не терпится»? Нет, не могу. Поздно. Уже начинает бешено стучать сердце. Вот оно уже подпрыгивает к горлу, вот-вот выпрыгнет… А в подкорке души, в серых клетках мозга уже звучит мелодия, интонация, выкручиваются руки и ноги… Вот они уже все собрались и стучатся. И просят облечь их в «образ».

Да, да, да! Облечь их в образ ушедшего века… Есть! Знаю! Поехали!

«Успокойсь, дочурка. И помни: хорошега человека судьба пожметь-пожметь да и отпустить!»

Да, это так. Но время другое, папочка, совсем другое.

«Прощай, Двадцатый…» Хорошее название. Нравится.

А сейчас я уже бегу на репетицию с оркестром. И знаю уже, что скажу в начале этого спектакля: «Дорогие зрители! Я живу и работаю для вас! Когда я в кадре, я предощущаю, как вы улыбнетесь или заплачете, глядя на экран. А когда я выхожу на сцену и слышу ваши аплодисменты — о! Это для меня как взлет в небо, как взмах крыльев, как наркотик, как водка, как адреналин! Спасибо за то, что вы пришли!»

Фух… Осень. Октябрь. Я это сыграю в ноябре, 12 ноября, в день своего рождения.

Солнце греет голову. Редкая осенняя истома в душе.

«Мне приснилось небо Лондона…» — доносится чистый завораживающий голос Земфиры из машины.

Я оглянулась. О, сколько машин. Опять пробка. Вот жизнь… Живем, жалуемся, а машин… Уже давно не говорят «час пик». Пробки. Пробки, пробки, пробки. Всюду пробки.

Земфира. Ее голос, интонация «задумчивость мою в минуту разогнать сумели». И наступила, и разлилась по телу прекрасная уверенность, что всё в моей жизни — и дома, и на сцене, — нормально.

Люся, стоп. Разве только нормально? Нет, даже хорошо. Хорошо — и вполне. По сегодняшнему дню.

Да, все у меня хорошо складывается. Пока…

«Дорога правды», реж. Я. Фрид, 1955 — Люся.

«Сердце бьется вновь», реж. А. Роом, 1956 — Таня.

«Карнавальная ночь», реж. Э. Рязанов, 1956 — Лена Крылова.

«Девушка с гитарой», реж. А. Файнциммер, 1958 — Таня.

«Роман и Франческа», реж. В. Денисенко, 1960 — Франческа.

«Пойманный монах», телефильм, 1960 — Карродини.

«Балтийское небо», реж. В. Венгеров, 1960 — Соня Быстрова.

«Гулящая», реж. И. Кавалеридзе, 1961 — Христя Притыка.

«Человек ниоткуда», реж. Э. Рязанов, 1961 — Лена.

«Укротители велосипедов», реж. Ю. Кун, 1963 — Рита Лаур.

«Женитьба Бальзаминова», реж. К. Воинов, 1964 — Устинька.

«Строится мост», реж. О. Ефремов, Г. Егиазаров, 1964 — Женя.

«Рабочий поселок», реж. В. Венгеров, 1965 — Мария Плещеева.

«Нет и да», реж. А. Кальцатый, 1966 — Люся Кораблева.

«Взорванный ад», реж. И. Лукинский, 1967 — Грета.

«Белый взрыв», реж. С. Говорухин, 1969 — Вера Арсенова.

«Москва в нотах», телефильм-концерт, реж. Х. Лизендаль, И. Гостев, 1969.

«Дорога на Рюбецаль», реж. А. Бергункель, 1970 — Шура Соловьева.

«Мой добрый папа», реж. И. Усов, 1970 — Валентина Николаевна.