Федор Углов - Под белой мантией

Мы беседуем, перелистываем альбом. Я какое-то время молчу.

Владимир Васильевич снова заговорил:

— А это строгановская дача на Чёрной речке. Её строил в 1796–1798 годах Воронихин. Сам зодчий изобразил дачу на картине, выставленной в Русском музее, а фотография с этой картины помещена в Большой Советской Энциклопедии как образец ампира. Создание Воронихина имело не только архитектурную, но и литературно-мемориальную ценность. В свои последние дни здесь жил больной Некрасов, о чём оповещала доска, прикрепленная к стене дачи в 20-х годах. Сохранившийся каменный корпус позволял вести речь о полной реставрации по авторским чертежам Воронихина. Начались хлопоты в Москве и Ленинграде. И что же? Дача мешала городским проектировщикам. Она перестала существовать осенью 1969 года.

Владимир Васильевич разволновался не на шутку. Я отвёл его в палату, дал успокоительного, постарался отвлечь посторонними разговорами.

Некоторое время мы не возвращались к «опасной теме», хотя попытки с его стороны предпринимались не раз.

Навещая тяжёлого послеоперационного больного, я вечером заглянул к Калинину. Владимир Васильевич что-то увлечённо писал. Увидев меня, как всегда обрадовался и попросил посидеть с ним.

Он систематизировал документы, занимался своими альбомами. Большинство фотографий было снабжено пространными комментариями. Где-то их не хватало, и Владимир Васильевич старался заполнить пробелы.

— Я пришёл к твердому убеждению, что, если хочешь добиться успеха, нельзя растрачивать нервы. Плох тот борец, кто теряет самообладание, у кого нет хладнокровия. Свои силы растратит, а желаемого не добьётся. Нужно спокойствие, уверенность, терпение чтобы мобилизовать сторонников, доказать весомость наших контраргументов.

Меня очень беспокоит практика архитектурно-планировочного управления, предпочитающего ставить общественность перед лицом свершившихся фактов. А когда это вызывает протест выдвигается такой аргумент: «Теперь уже поздно. На осуществление проекта затрачены большие государственные средства». Так было со строительством ресторана в Нижнем парке Петергофа, с асфальтированием площади в Петропавловской крепости, с портиком Руска, разрушенным на Перинной линии, и т. д.

— А зачем в Петропавловской крепости сняли булыжную мостовую? Этим ведь испортили исторический ансамбль!

— Не знаю, какие тут соображения, только в 1963 году «убрали» священные камни, по которым шли в заточение декабристы, народовольцы, русские революционеры…

Наши реликвии должны оставаться в неприкосновенности. Никак не возьму в толк, почему столь простые истины ещё надо доказывать. Между тем сторонники другой точки зрения применяют нередко демагогический приём: «Ну хорошо, встанем на позиции защитников старины, не будем трогать старые постройки — в том числе и ветхие, некрасивые, не имеющие особой ценности. Со временем они придут в полную негодность, потребуют капитального ремонта, подновления. Не слишком ли дорогое удовольствие? И во имя чего?» Однако это запрещённые методы в споре. Никто не ратует за то, чтобы беречь всякую рухлядь. Речь идёт только о памятниках художественной и исторической значимости, в которых заключен гений народа, без которых нет лица Петербурга — Петрограда — Ленинграда.

— Скажите, Владимир Васильевич, а были случаи, когда ошибки исправляли?

— «Исправляли»… Судите сами, что это такое.

Вот тут на фотографии зафиксирован момент уничтожения Путевого дворца Растрелли. Памятник 1731–1758 годов. Избавиться от него предложил один влиятельный ленинградский архитектор и «отбил» все попытки спасти очередной шедевр русского зодчества. Общественность продолжала борьбу. Чем она закончилась? В 1968 году Путевой дворец был разрушен, а в 1969 году вынесли решение о восстановлении разрушенного. Посмотри Фёдор Григорьевич, в альбоме есть вырезка из «Ленинградской правды», где об этом говорится.

Городская усадьба работы Баженова конца XVIII века, входившая в архитектурный ансамбль площади перед Никольским собором. В ней размещалась первая русская школа зодчих Адмиралтейства. 12 апреля 1967 года усадьбу «убрали», а через шесть лет её возродили по первоначальным чертежам.

Теперь прикиньте, во что обошлись государству такие «исправления ошибок».

В который уже раз листаю альбомы. Кавалерийский манеж около Смольного, связанный с именами многих отечественных военачальников. Был. Часть застройки на Большой Охте, связанная с развитием революционного подполья в Петербурге. Была. Хорошо знакомое мне красивое здание 38-й поликлиники, где Н. Н. Петров много лет консультировал больных, связанное с событиями Октября. Было.

— Там есть ещё фотографии, относящиеся к судьбе литературных памятников, — вставил Владимир Васильевич, наблюдавший за моими действиями. — Я уже упоминал о доме на набережной Кутузова, где жил Пушкин. В 1968 году ликвидирована подлинная планировка квартиры Н. В. Гоголя по улице Гоголя, № 17. Нет ныне и флигеля бывшей усадьбы, где жил и умер И. А. Крылов, — переулок Репина, № 8…

Владимир Васильевич закрыл альбом.

Предпринятое лечение, повторное переливание крови, витаминизация и соответствующая диета укрепили силы больного. У Калинина повысилась работоспособность. Он рвался из клиники обратно в музей, к людям, к любимому делу. Под разными предлогами я советовал ему не спешить. Помимо всего прочего, знал, правда в общих чертах, что его быт и семейные условия далеко не благополучны. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что за длительный срок пребывания в больнице к нему никто не пришёл.

Как-то я спросил:

— О чем сейчас хлопочете?

— Первое — спасти церкви Бориса Глеба и на Синопской набережной, представляющие собой огромную историческую и архитектурную ценность. Пока нам удаётся предупредить их разрушение, но под охрану они ещё не взяты.

— Ну а что второе, Владимир Васильевич?

— Второе, а пожалуй, по значимости первое — это усадьба Ломоносова.

Я снова подумал тогда: «Поразительный человек! Не устаю ему удивляться. Над его жизнью нависла смертельная опасность, но его, кажется, заботит совсем другое — были бы целы памятники как часть истории народа, который ему дороже собственной участи».

…Время делало своё дело. Неумолимо приближался конец. Сперва Калинин собирался, как только поправится, свозить меня в усадьбу Ломоносова лично, однако по мере того как у него нарастала слабость, всё реже говорил об этом. Но однажды утром он остановил меня:

— Фёдор Григорьевич, сил уж нет пойти с вами. Я вчера договорился с Маргаритой Ивановной Солоухиной. Она этот вопрос хорошо знает и все вам покажет.

С Маргаритой Ивановной мы встретились на Главпочтамте, поскольку оттуда до цели нашего «путешествия» рукой подать: усадьба Ломоносова расположена между каналом Грибоедова и улицей Союза связи, фасадом на набережную канала.