Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Репертуар Израильской национальной оперы не был очень обширным. За два с половиной года пребывания там я пел всего лишь в десяти операх: «Богеме», «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Дон Жуане», «Травиате», «Фаусте», «Кармен», «Евгении Онегине», «Искателях жемчуга» и «Сельской чести». Каждая постановка выдерживала тридцать, сорок, иногда пятьдесят представлений. Публике этого было достаточно. Мы так долго оставались в Тель-Авиве еще и потому, что пользовались любовью зрителей, чувствовали их большой интерес к нашему искусству. Нам нравилось жить полной жизнью. Была и другая, более сложная причина, о которой стоит рассказать особо.

Первые представления «Фауста» мы с Мартой пели вместе и имели большой успех. Однако на втором спектакле в том месте, где у меня идут слова «Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», звучащие в музыке каждый раз все выше и выше, мое верхнее си разлетелось на тысячу кусков, а в каватине «Привет тебе, приют невинный...» я снова полетел в тартарары на ноте до. Вообразите, что чувствовала Марта, которой после сотворенного мною безобразия надо было петь арию! Но более всего удивило меня случившееся позже. Во-первых, пресса вообще не отметила моего срыва. К тому же, когда я пошел к мадам де Филипп и сказал: «Мне кажется, я не гожусь для театра», она ответила: «Вовсе нет, Пласидо. Это было для тебя хорошим уроком, и одна ошибка еще ничего не значит. Мы верим в тебя и хотим, чтобы ты продолжал выступать». Остальные руководители согласились с ней, и это была самая большая поддержка, которую я когда-либо получал. Все они продемонстрировали веру в меня как раз в тот момент, когда я совершенно пал духом.

Последствия этого происшествия были самыми отрадными. Публика принимала меня восторженно, но после ряда спектаклей я заметил на лице Марты недовольство. Когда я спросил ее, в чем дело, она ответила: «Нет сил больше тебя слушать, ты не вживаешься в образ». Я был смущен, но она пояснила: «Я рада, что всем окружающим твоя работа кажется очень хорошей, но я люблю тебя, поэтому имею право быть максимально требовательной и говорить тебе обо всех недостатках».

К счастью, я не пренебрег ее мнением. Мы решили, что мои реальные проблемы связаны с голосовой опорой. По утрам Марта, Франко и я отправлялись в театр, когда там еще не начинались репетиции. Я пел, а они слушали. Франко обладал замечательным педагогическим даром, что демонстрирует и сейчас, занимая в Нью-Йорке как педагог по вокалу весьма солидное положение. У него возникло много идей, которые мне очень помогли. Мало-помалу я начал открывать секреты вокальной опоры, и в результате мой голос стал и больше, и крепче. Я всегда думал, что каждый певец может запросто пользоваться диафрагмой, а на самом-то деле не умел должным образом регулировать ее движение. Именно тогда я научился правильно дышать, наполнять воздухом контролируемое диафрагмой пространство и добиваться необходимой поддержки дыхания. Полученными навыками я так и пользуюсь с тех пор. Исправление ошибок юности сыграло значительную роль и многое определило в моей дальнейшей работе.

Раз в две недели наша труппа ездила выступать за пределы Тель-Авива — в Хайфу, Иерусалим (там я пел в «Искателях жемчуга» при открытии нового зала), Беершебу и другие города. Временами мы с Мартой путешествовали и как туристы, посещая Иерусалим, Цезарею или Назарет. Назарет меня разочаровал. Когда я ребенком читал библейские сказания, всю историю Христа и этих далеких от нас мест, они казались мне чудесными, фантастичными. Но, очутившись там, я никак не мог связать реальность с фантазиями моего детства. Мы намеревались совершить паломничество в Тиберию, расположенную на берегу Галилейского моря, вместе с Микаэлой, испанской певицей стиля фламенко, выступавшей тогда в отеле «Хилтон» в Тель-Авиве, и ее мужем. К несчастью, наш «опель» по дороге туда сломался, и местные арабы помогли нам достать трактор, чтобы дотащить автомобиль до их деревни. Нам удалось починить машину лишь следующим утром. А Микаэла в тот же вечер должна была выступать в отеле, поэтому и она, и все остальные, кроме меня, взяли такси, чтобы отправиться в город. Я же на всю ночь остался в деревне. Арабы были невероятно гостеприимны. Они организовали застолье, где я пел для них, а хозяин дома настоял, чтобы я остался ночевать у него. На следующее утро машина была исправлена, и я вернулся домой.

Я люблю солнце, поэтому мы с Мартой, если находилось время, ходили на пляж, прихватив обычно кого-нибудь из нашей труппы. Однажды мы оба забрались в воду примерно по пояс, и Марта вдруг вскрикнула: «Я не чувствую дна». «Дай мне руку,— сказал я.— У меня дно еще под ногами». Она дала руку. «Не пугайся,— продолжал я,— я тоже уже не чувствую опоры. Давай попробуем медленно плыть назад». Но был отлив, и чем больше усилий мы прилагали, чтобы плыть к берегу, тем оказывались дальше от него.

Находившийся неподалеку тенор Джузеппе Бертинаццо, достаточно хороший пловец, вытащил Марту на берег. «А Пласидо?» — кричала она. Джузеппе не знал, что делать, ведь я был уже достаточно далеко, кроме того, я тяжеловат. Он решил, что если попытается меня спасти, то утонем мы оба. Крики Марты привлекли внимание спасателей, которые кинулись на выручку и вытащили меня из воды полуживым. Никогда не забуду, как я был измучен и сколько наглотался соленой воды. Мы и теперь поддерживаем связь с Бертинаццо, который сейчас работает музыкальным руководителем Пертской оперы в Австралии. Когда я наконец выберу время и отправлюсь выступать в эту страну, то потребую устроить мои первые спектакли в его театре еще до приезда в Сидней и Мельбурн.

Для постановки «Самсона и Далилы» и «Кармен» мадам де Филипп пригласила тенора, который на поверку оказался никуда не годным певцом. Меня попросили участвовать в «Кармен», и я выучил партию Хозе на французском за три дня. Главную роль пели попеременно Миньон Данн и Джоан Грилло. Последняя была приглашена через агентство «Джерард и Мариан Симон», входившее в ассоциацию Эрика Симона в Ныо-Иорке. Вернувшись в США, Джоан рекомендовала меня Симонам. Я написал им, и оказалось, что у них есть возможность заключить со мной два контракта на следующее лето — лето 1965 года. Мне предложили спеть Самсона в Чотокве (штат Нью-Йорк) и «Кармен» с труппой «Сэл-меджи-опера» на открытой сцене в Вашингтоне. Эти неожиданные предложения привели нас с Мартой к мысли, что пришло время расставаться с Израилем, чтобы испытать судьбу в других местах.

Последней премьерой в Тель-Авиве, где мы участвовали, стал вечер из двух опер: «Сельской чести» и «Паяцев». Я пел Турриду, а Марта — Недду с Франко в роли Сильвио. Первое представление пришлось на мой день рождения, как и премьера «Искателей жемчуга» в предыдущем году. (Это делалось вовсе не в мою честь. 21 мая родилась мадам де Филипп, и ей нравилось давать премьеру 21 числа текущего месяца, а поскольку мой день рождения приходится на 21 января, то совпадение по дате двух премьер легко объяснимо.)