Александр Клинге - 10 мифов о Гитлере

Радужные ожидания не оправдались. Первую часть экзамена – написание двух этюдов на заданную тему – Адольф выдержал успешно, а вот на второй, заключавшейся в рассмотрении представленных домашних работ, его отсеяли: в представленном портфолио было слишком мало рисунков гипсовых моделей, а на экзаменационном рисовании портрета он и вовсе срезался. В принципе, этого можно было ожидать: Гитлера гораздо больше интересовала архитектура. Изображения людей – или статуй – получались у него гораздо хуже. Что, впрочем, вполне обычное дело – среди людей искусства жанровая специализация распространена весьма широко.

Гитлер сам признавал впоследствии: «Мой художественный талант иногда подавлялся талантом чертежника – в особенности во всех отраслях архитектуры. Интерес к строительному искусству все больше возрастал. Свое влияние в этом направлении оказала еще поездка в Вену, которую я 16 лет от роду предпринял в первый раз. Тогда я поехал в столицу с целью посмотреть картинную галерею дворцового музея. Но в действительности глаз мой останавливался только на самом музее. Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше достопримечательностей, но в конце концов мое внимание приковывали почти исключительно строения». В результате же в экзаменационном листе юного австрийца стояло: «Адольф Гитлер, Брау-нау-на-Инне; 20 апреля 1889 года; немец, католик; отец – оберфискаль; оконч. 4 класса реального училища. Мало рисунков гипса. Экзаменационный рисунок – неудовлетворительно».

Ректор Академии Зигмунд д’Альман, выслушав недоуменный вопрос абитуриента о причине провала, заявил ему, что, судя по представленным рисункам, художника из Гитлера не выйдет, зато из них видно, что у него есть способности к архитектуре, так что не желает ли он стать, к примеру, чертежником?

Удивительно, насколько разной может быть оценка одних и тех же картин разными людьми. Понятно, что оценку, данную юношеским рисункам Гитлера главным идеологом национал-социалистической партии Альфредом Розенбергом, заявившим, что они «свидетельствуют о природном таланте, умении подмечать самое существенное и ярко выраженном художественном чутье», сложно расценивать иначе как лесть. Однако когда в 1919 году акварели Гитлера – тогда человека вообще никому не известного, демобилизованного солдата без профессии и отчетливых перспектив в жизни, – попались на глаза большому знатоку живописи профессору Фердинанду Штегеру, тот вынес однозначный вердикт: «Совершенно уникальный талант». Акварельные пейзажи Адольфа он назвал просто поразительными. Думается, многое бы изменилось, если бы тогда, в Вене, Гитлер услышал именно эти слова, а не оценку д'Альмана. Хотя, разумеется, было бы явным преувеличением обвинять последнего в том, что именно из-за его близорукости Гитлер стал жестоким диктатором, а не художником.

В любом случае, удар по самолюбию молодого человека, весьма склонного к завышенной самооценке (впоследствии это еще не раз проявится в его политической карьере), был чрезвычайно силен. «Когда мне объявили, что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясного неба, – вспоминал Гитлер. – Удрученный, покинул я прекрасное здание на площади Шиллера и впервые в своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии с самим собой. То, что я теперь услышал из уст ректора относительно моих способностей, сразу как молния осветило мне те внутренние противоречия, которые я полусознательно испытывал и раньше. Только до сих пор я не мог отдать себе ясного отчета, почему и отчего это происходит. Через несколько дней мне и самому стало вполне ясно, что я должен стать архитектором».

Но на пути к осуществлению этого решения встали непреодолимые препятствия. Для того, чтобы попасть на архитектурное отделение академии, следовало сперва пройти курс в строительно-техническом училище. Для того же, чтобы попасть в него, требовался аттестат зрелости, который Адольф в свое время, поссорившись с отцом и демонстративно бросив учебу, получить не удосужился. Разумеется, обзавестись аттестатом особой проблемы не представляло – достаточно было сдать необходимые экзамены, однако Адольф посчитал ниже своего достоинства вновь возвращаться к столь ненавидимой и презираемой им школе. Вернее, уже полностью привык к праздному существованию и был почти неспособен к сколько-нибудь систематическому труду. К тому же вскоре ему пришлось вернуться в родной городок: его мать была при смерти. Впрочем, возвращение «блудного сына» под родительский кров не могло ничего изменить: врачи оказались бессильны, и Клара умерла за считаные месяцы. Некоторые биографы Гитлера, кстати, именно этот эпизод в его жизни называют ключевым для формирования мировоззрения будущего фюрера, заявляя, что не сумевший помочь фрау Хидлер врач был евреем, потому-то Адольф и стал антисемитом. Весьма сомнительное утверждение – хотя бы потому, что любовь Гитлера к матери если и существовала, то была весьма своеобразной и особой заботы не подразумевала в принципе. О причинах же антисемитизма будущего фюрера мы поговорим в другой главе.

После смерти матери молодого рисовальщика не держало дома решительно ничто. Девушки у него не было, а за младшей сестрой присматривал опекун – сам бургомистр Линца, давний приятель отца Адольфа. Поэтому он вновь отправился в Вену. Только уже с другой целью. «Ко мне вернулась прежняя решимость, и я теперь окончательно знал свою цель, – вспоминал он. – Я решил теперь стать архитектором. Все препятствия надо сломать, о капитуляции перед ними не может быть и речи».

Рассказывая о своей жизни в столице Австро-Венгрии, Гитлер впоследствии здорово сгущал краски, живописуя свое бедственное положение и отсутствие средств. «Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые воспоминания, – повествует он на страницах «Майн кампф». – Вена – в этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору не помню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником, который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое время. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верный спутник – голод; каждое посещение оперы приводило к тому, что этот же верный товарищ мой оставался у меня на долгое время. Словом, с этим безжалостным спутником я должен был вести борьбу изо дня в день. И все же в этот период своей жизни я учился более, чем когда бы то ни было. Кроме моей работы по архитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я мог себе позволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна радость, это – книги. Я читал тогда бесконечно много и читал основательно. Все свободное время, которое оставалось у меня от работы, целиком уходило на эти занятия. В течение нескольких лет я создал себе известный запас знаний, которыми питаюсь и поныне».