Воспоминания и суждения современников - Ленин. Человек — мыслитель — революционер

При оглушительных аплодисментах и возгласах всего конгресса Ленин всходит на ораторскую трибуну. Столь бурные приветствия и овации на больших собраниях всегда вызывают некоторое чувство неловкости и смущения у тех, кто является их виновником: они не знают, куда смотреть, и начинают опасаться, как бы не разочаровать своей речью аудиторию. Для Ленина же ничего этого как будто не существует. Спокойно, дельно, без всякого пафоса и искусственного подъема, без красивых фраз и так называемых «импровизаций» он произносит свою речь. Его лицо, вся его фигура, его жесты, его холодный, синий, как сталь, пронизывающий насквозь взгляд — все это отнюдь нельзя назвать симпатичным, в обычном смысле этого слова. В особенности когда он улыбается своей саркастической насмешливой улыбкой, выражение его лица производит почти несимпатичное впечатление: в нем есть что-то демоническое, дьявольское. Когда люди, одаренные богатой фантазией, говорят о почти монгольском типе лица Ленина, то в этом есть доля правды. Внешность Ленина совершенно не подходит для мира добропорядочной демократии и благовоспитанного «рабочего движения», в котором мы выросли, для мира симпатичных бород и солидных усов, добродушных голубых или мрачных черных глаз наших вождей. Мы тщетно воскрешаем в памяти образы Виктора Адлера, Бебеля, Жореса и других представителей II Интернационала — все наши попытки подыскать аналогию не приводят ни к чему. Ленин — это другой мир, совершенно так же как и вся Советская Россия и Коммунистический Интернационал вообще.

Едва ли был когда-либо оратор, который без всякой помощи риторических приемов и средств умел достигать таких колоссальных результатов, как Ленин. В его словах всегда было только дело, ничего другого, кроме дела. Достаточно прочесть его доклад на III Всемирном конгрессе, в особенности безыскусственное начало этого доклада и его удивительно простой, лишенный всякой риторики конец. Однако это безыскусственное начало мгновенно вызвало в зале жуткую тишину, а лишенное риторических прикрас заключение вызвало бурные овации конгресса, с затаенным дыханием выслушавшего всю речь с начала до конца.

На следующий день после этого доклада начались совещания комиссии, которая должна была окончательно редактировать тезисы о тактике. Тут нам опять пришлось выдержать тяжелый бой с Лениным. И в этой борьбе за — истину, за отыскание правильного пути я впервые научился правильно ценить и уважать Ленина. С точки зрения тех порядков, которые существовали во II Интернационале в международной социал-демократии, мое выступление было неслыханною дерзостью. Легко представить себе, что было бы, если бы на подобном совещании II Интернационала против Виктора Адлера или Бебеля выступил человек, который всего лишь каких-нибудь три месяца тому назад вошел в Интернационал, а теперь с такой бесцеремонностью вступает в полемику, как это позволил себе я спустя три месяца после нашего вступления и лишь две недели после нашего принятия в III Интернационал! И так как в это время мне не было еще даже 40 лет, то очень легко можно было бы применить ко мне ходячее выражение о «молодом человеке», который, «едва пробравшись в общество», позволяет себе все, что угодно. Однако мое выступление ничего подобного не вызвало. Ни одного слова, ни одного самого легкого намека на подобные аргументы. Резко, едко, метко, безжалостно разбивал Ленин все наши аргументы, но ни малейшего следа личной полемики не было внесено им в спор. Ни малейшего следа той отвратительной, оскорбительной отеческой снисходительности, которая столь обычна у многих старых партийных «бонз» по отношению к более молодым деятелям. При этом Ленин был по отношению к нам, младшему и менее опытному поколению, гораздо более приветлив и обходителен, чем к своим старшим товарищам и соратникам. В полемике Ленина, которая за зеленым столом, в тесном кругу комиссии носила столь интимный и искренний характер, что в ней как бы открывалась вся душа этого великого человека, — в этой полемике сочетался тонкий, обезоруживающий всякую возможную бестактность со стороны противника такт благородной великой души с тщательным и серьезным анализом каждого аргумента оппонента. В Ленине можно было даже подметить некоторую тайную радость, когда он видел, что тот или другой выступает против него без смущения и страха, если только он чувствовал, что у противника есть налицо честное желание служить общему делу и что за аргументацией скрывается твердое убеждение. Если же он чувствовал неискренность, безыдейность, тщеславие и т. п. — словом, что-нибудь недостойное революционера, то он умел метать молнии, холодные, но тем более смертельные, и гнев его в эти минуты был страшен. Тогда невольно вспоминалась его уничтожающая, безжалостная, грубая и не отступающая перед самыми резкими словами экзекуция, которую он совершил над врагами революции — Каутским и К°. Враг пролетарской революции, человек по ту сторону баррикады был для Ленина вне закона: по отношению к нему возможна была только борьба не на жизнь, а на смерть. Вне революции и ее рядов человек не имеет права на существование, не может иметь притязании на честь…

Само собою разумеется, что мы потерпели решительное поражение. Весь ход работ III Всемирного конгресса является доказательством этого. Однако когда мы вышли из комиссии по тактике «побежденные и разбитые» — правда, побежденные и разбитые Лениным! — тогда вся горечь, все разочарование уже успели испариться, по крайней мере, из моей души. Ленин не только разбил нас в примитивном смысле этого слова, т. е. в том смысле, что большинство комиссии стало на его сторону. Нет, он переубедил и нас самих. Правда, мы не отказались от своих сомнений и голосовали в комиссии «против Ленина». Один делегат, голосовавший за внесенную Лениным резолюцию, заявил, при общем смехе, в котором участвовал и сам «Старик», что он голосует «за Ленина», после чего я, при новом взрыве смеха, подал голос «против Ленина», но мы уже знали, что найден путь, который приведет нас к концу всех наших сомнений.

Вот при каких обстоятельствах я познакомился с Лениным. Это произошло не так, как я мечтал: не в атмосфере чистого энтузиазма, когда как зачарованный слушаешь слова оратора. Путь к Ленину, так же как и путь к Коммунистическому Интернационалу, я не сумел проложить себе сразу, я лишь медленно и постепенно подошел к нему. Это стоило мне вначале многих терзаний, многих бессонных ночей, внутренней борьбы и разногласий с друзьями. Но, когда мне удалось наконец понять Ленина, несмотря на все недоразумения и препятствия, вызывавшиеся различием настроения и тактической позиции, понять его во всей глубине, во всем его исполинском величии, тогда я был рад, что я именно этим путем пришел к Ленину. Не только потому, что благодаря этому он мне стал особенно дорог, но эти во всех отношениях жаркие летние дни 1921 года стали для меня особенно незабвенными еще и потому, что в эти дни я научился большему, чем мог бы научиться в течение многих лет.