Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)

Я от очень многих людей слышала, что нансеновский паспорт спас им жизнь. Их истории были трагичны, полны несчастий, а нансеновский паспорт давал им надежду на будущее, давал воз­можность вырваться из беспросветного существования. Поэтому я считаю нансеновский паспорт самым замечательным документом в жизни моего отца.

После русской революции, а главным образом после ряда контрреволюционных выступлений белых армий, которые неиз­менно терпели поражение, 2 миллиона русских эмигрантов рас­сеялись по Европе и Азии. Страны, в которых они искали приста­нища, сами были истощены, с трудом удовлетворяли нужды собст­венного населения и никак не могли помочь этому потоку незваных гостей. Со всех сторон неслись вопли о помощи. Международная организация Красного креста во главе с Густавом Адором, Амери­канская организация помощи, возглавлявшаяся Гербертом Гу­вером, квакеры, еврейские общины и многие другие организа­ции собирали крупные суммы денег и оказывали помощь сотням нуждающихся. Но они не в силах были решить основную задачу — дать право на жительство, найти работу, обеспечить будущее тол­пам эмигрантов. Создалась опасность, что эмигранты станут социальным и политическим бичом Европы.

В феврале 1921 года эти организации обратились в Лигу на­ций с просьбой специально назначить для разрешения этой проблемы верховного комиссара, наделенного необходимыми полно­мочиями, ибо лишь таким путем можно успешно завершить дело помощи. В июне Совет Лиги наций поставил этот вопрос на об­суждение, через два месяца Нансену предложили заняться про­блемой беженцев. Нансен откликнулся на это предложение немед­ленным согласием. Работа началась в сентябре 1921 года, и зани­мался он ею до конца своих дней.

Первым долгом он созвал в Женеве конгресс, на котором были представлены все заинтересованные организации. Предстояло создать из них единую организацию, чтобы избежать излишних трений и распыления сил и направить всю работу в одно общее русло, к достижению одной общей цели. Затем он добился назна­чения представителей от правительств 16 стран. Они во всякое время могли совещаться с представителями самого Нансена, и таким образом были созданы рамки, в пределах которых орга­низация помощи могла развернуть свою деятельность по всему земному шару.

Даже собрать сведения о беженцах в различных странах и под­считать их количество оказалось весьма трудно выполнимым делом. Одни государства строжайше требовали не допускать в свои пределы ни одного русского. Другие издали декрет о том, чтобы всех, незаконно перешедших границу, выдворять за пределы страны в определенный срок. Беженцев перегоняли из одного государства в другое, как скот, без пищи и без денег. Нужда, болезни и голод царили повсюду, и каждая страна старалась свалить с себя ответственность за лиц, не имеющих подданства. Многие беженцы охотно согласились бы работать, но найти работу было трудно. Среди них было немало бывших дворян, чиновников, свет­ских дам. Большинство из них оказались совершенно не приспособленными к какой бы то ни было практической работе.

Деньги, имевшиеся в распоряжении Нансена, скоро кончились. Вот что он сам об этом сказал:

«Нужда столь велика, что никакой частной благотворительно­стью здесь не поможешь. Правительства... обязаны протянуть им руку помощи. Но тут встают огромные трудности. Первым долгом нужно убедиться, в порядке ли у них документы, да не попасть бы с этой помощью впросак, да считать ли граждан Республики Ри­фов представителями воюющей державы, да позволительно ли вообще оказывать помощь умирающим беженцам,— и еще много других вопросов, разумеется, дипломатических, разумеется, ог­ромной важности, а страдальцы тем временем умирают, зато и помогать потом придется немногим».

Когда отец, в дополнение к остальным своим трудам, взял на себя еще и заботу о репатриации беженцев, я уже вернулась в Норвегию и вышла замуж. Я долго откладывала свое возвра­щение и выехала, получив известие о том, что 8 февраля 1922 года скончался дядя Ламмерс. Я знала, в каком отчаянии будет тетя Малли, и телеграфировала, что выезжаю первым же па­роходом.

Ранним мартовским утром стояла я на палубе «Бергенсфьорда» и смотрела в бинокль на показавшиеся вдали скалы Норвегии. Всепроникающее чувство счастья охватило меня. Не менее волнующим было и вхождение в Христианияфьорд, вид островов, лесов, скал и шхер, берегов Форнебу и нашего побережья — и на­конец нашего Акерсхуса, пристани, черной от толпы встречающих, в которой, я знала, находится и отец.

Когда пароход пристал к набережной и оркестр заиграл «Да, мы любим», у всех на глазах показались слезы. И, конечно, отец, как всегда, первый взбежал по трапу, совсем как в Бруклине четыре с половиной года тому назад. Точно так же, как тогда, мы радостно обнялись, и точно так же первыми покинули судно и пробились сквозь толпу народа.

Отец приехал за мною на своем милом «фордике», купленном в Нью-Йорке, его рессорам снова предстояло нести груз моих уже знакомых ему американских чемоданов. Пока их грузили, появи­лись Да и Доддо — Анна Шёт и Торуп, чтобы поздравить меня с приездом. Они стояли на выступе скалы и видели, как пароход входил в гавань фьорда, но не хотели мешать моему свиданию с отцом. Как невыразимо трогательно было снова с ними сви­деться! Да совсем не изменилась — все такая же худенькая и ма­ленькая, словно придавленная тяжелой шапкой темных волос, в черной шляпе, нахлобученной поверх кудрей. Доддо по-прежнему прямой и стройный. Уговорившись, что завтра они придут к нам в Пульхёгду, мы расстались.

Оставалось завести «фордик». Машина, видимо, совсем поза­была те времена, когда стартовала автоматически, и отцу при­шлось вылезать и заводить ее вручную. Но все старания были напрасны.

«Подержи-ка!»— сказал он, бросая мне свою тяжелую фетро­вую шляпу. Он продолжал крутить ручку, пока весь не взмок. «Что за черт!» Пришлось снять и пальто. Наконец мотор завелся, и отец поспешил сесть за руль.

Водитель он был неважный, так и не достиг совершенства в этом деле. Но он очень гордился своим драндулетом. Почти при­жав колени к подбородку и устремив взгляд на дорогу, он несся вперед — то заезжая на тротуар, то почти съезжая с обочины в канаву, потом сделал крутой поворот, как раз на виду у посто­вого полицейского. Тот уже собирался остановить нас, но, разгля­дев, кто сидит за рулем, просиял в улыбке, отдал честь и знаком разрешил ехать дальше. Отец всю дорогу только посмеивался. Но вдруг обернулся ко мне и спросил, рада ли я своему возвраще­нию или уже хочу назад в Америку.

Мне страшно не терпелось расспросить отца о его делах в Лиге, поездках, о его громадной и трудной работе по оказанию помощи людям, но из этого ничего не вышло. Отец был весел и не желал говорить о делах. Он рассказывал мне о моих братьях и сестре, сказал, что все хорошо устроены, но живут порознь. Имми зани­мается французским языком в Бельгии. Одд учится на архитек­тора в Высшей школе, Коре — в сельскохозяйственной школе в Осе. Все это я уже знала, но нам все же надо было обо всем переговорить; что касается Коре, то он собирается на днях при­ехать, и его я сама увижу.