Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)

По справедливости следовало бы назвать мальчика в честь кого-нибудь из семейства Хейеров. Но Андреас сам попросил меня, чтобы сына назвали в честь моего отца.

«Наверное, это его порадует»,— сказал он. «Нет, что ты, отец не любит, когда называют детей в честь кого-то»,— возразила я убежденно.

Но оказалось, что я ошиблась. Отец не мог скрыть свою ра­дость.

«Но послушайте, детки, разве это, по-вашему, подходящее имя для невинного младенца?»— сказал он, широко улыбаясь. «Было бы неподходящим, если бы дальше писалось Нансен,— отве­тила я.— Но Фритьоф Хейер, по-моему, звучит неплохо.

Отец сказал, что, пожалуй, это звучит сносно.

Фритьоф подрастал, и дедушка с интересом следил за его раз­витием. Как и Ева, он был голубоглазый, светловолосый, только покрепче и погрубее. Он всегда громко заявлял о своем возмущении, если ему чего-то не давали, и никто не мог уговорить его походить ножками, пока он сам того же пожелал. Но в один пре­красный день он вдруг перестал держаться за предметы и пошел по комнате так, точно давно привык ходить сам. Я тут же позво­нила по телефону отцу, и он прибежал с фотоаппаратом. Мы вы­вели Фритьофа на веранду, и он победителем топал там по неров­ному каменному полу, а дедушка фотографировал его со всех сторон. (41) Вверху слева: во время лекционной поездки по США в 1929 году Фритьоф Нансен навестил Кари и Одда в Бруклине. На снимке дедушка держит Маргит на руках. Справа: первые шаги Фритьофа. Снимок деда. Внизу: дедушка с Евой в саду Пульхёгды весной 1927 года.

Ева тоже дивилась на это чудо и нисколько не завидовала вни­манию, которым сегодня пользовался братишка, даже дедушку не ревновала.

Когда Фритьоф подрос, они с дедушкой стали играть в снежки и кататься на финских санях. Была у них одна любимая игра. Дедушка насупится и сделает страшное лицо. «Бэээ!»— гудит он страшным басом. «Бэээ!»— вторит ему во всю мочь своих легких Фритьоф и старается сделать такое же страшное лицо. Только лобик никак не хочет морщиться, как у деда.

Отец теперь редко устраивал у себя приемы, зато он часто за­просто приходил к нам, когда у нас бывали гости. Мы с удоволь­ствием приглашали его старых друзей — они были и нашими друзьями — и давали им возможность встречаться с молодежью. Вереншельд, Ула Томмесен, тетя Малли, Торуп и Анна Шёт и многие другие никогда не отказывались от наших приглашений, и вечерами у нас бывало весело.

Иногда мы устраивали музыкальные вечера. Давид Монрад-Юхансен [217] Юхансен, Давид Монрад (1888—1919),— норвежский пиа­нист, композитор и музыковед; выпустил наиболее обширную в норвежской музыковедческой литературе монографию о композиторе Э. Григе. играл Грига и собственные сочинения, у отца были лю­бимые пьесы. Помнится, особенно его очаровал «Свадебный марш во сне» в сюите Монрада Юхансена «Сюита Гудбрансдаля».

«Вот это я хотел бы услышать, когда буду умирать»,— ска­зал отец.

Когда Исай Добровейн [218] Добровейн, Исай (1894—1953),— дирижер и композитор, художественный руководитель Филармонического общества в Осло (1927— 1930 гг.); родился в России, позднее принял норвежское подданство. дирижировал «Пророчеством Бе­лы» Монрада Юхансена, отец тоже пошел в концерт и был в таком восторге, что охотно отправился со мной в артисти­ческую поздравить композитора и дирижера. Добровейн, дав­но уже мечтавший о встрече с героем своего детства, не поверил своим глазам, увидев в толпе поклонников отца. Как зачарованный смотрел он на высокого человека, который улы­бался ему и сам тоже был смущен. Добровейн не мог вымолвить ни слова.

Впоследствии он бывал у нас, встречался с отцом, исполнял народную русскую музыку. Наезжая в Россию, отец познако­мился с этой своеобразной музыкой и мог часами слушать ее, забыв все на свете. Он любил рассказы Добровейна о русской народной музыке и ее традициях и порой задавал такие вопросы, что даже Добровейн не мог на них ответить.

Иногда мы играли в бридж, и отец веселился как ребе­нок. Игрок он был неважный, правила и тактика его не интересова­ли. Зато азарта у него было в избытке.

А лучше всего бывало, когда мы собирались вокруг камина и отец принимался рассказывать. Тут он приходил в отличное на­строение и все время смеялся. Он охотно вспоминал былое и часто возвращался мысленно к детским дням и к Готхобу. Если мы были в более тесном кругу, то он часто рассказывал нам о маме. В его рассказах все представлялось как живое.

Когда его что-нибудь тяготило, он искал предлога, чтобы зайти к нам. Как-то рано утром я увидела его в саду, он прохаживался по дорожке и смотрел на деревья. Время для визита было необыч­ное, и поэтому я подумала, что, наверное, у него что-то важное, и пошла ему навстречу.

«Да это ты, дружочек!— сказал он удивленно.— А я просто прогуливаюсь. Вот увидал на деревьях засохшие ветки. Нужно бы их спилить». Я зазвала его в дом, и тут мы разговорились.

Он часто казался усталым и смотрел тем отсутствующим взгля­дом, который у него был верным знаком того, что ему невесело. Однажды вечером мы стояли во дворе, он собирался уходить и все никак не мог заставить себя уйти. Над нами сверкало звездное небо, и он стал показывать мне созвездия и говорить их названия. Потом он принялся философствовать о том, как ничтожны наши печали и огорчения перед лицом вселенной.

«Но все-таки неплохо было бы, если бы твоя жизнь на этой планетке была повеселей»,— сказала я. «Нет, меня ты не жалей, дружочек,— возразил он тут же.— Моя жизнь вот здесь, наверху»,— и с этими словами он постучал себя по лбу.

Но даже малышка Ева по-своему, по-детски замечала, что дедушка нередко выглядит усталым и недовольным. Часто, когда он беседовал с нами, она забиралась к нему на колени, и вот однажды она внимательно вгляделась в его морщинистое лицо. Потом нежно погладила его ручкой по щеке: «Ты немножко старенький, дедушка?»

Он растроганно склонился к ее головке. «Милый малыш,— сказал он.— Да, так и есть. Дедушка твой и впрямь стал немножко старенький».

На рождество Ева получила в подарок сказки братьев Гримм, на книжке дедушка написал: «Милой Евочке с сердечными поже­ланиями всего лучшего в ее путешествии по сказке жизни от «немножко старенького» дедушки. Сочельник 1928».

Ева стала уже учить буквы, и дедушка из всех поездок присы­лал ей открытки. В 1929 году он надолго уехал с лекциями в Аме­рику, и оттуда все время приходили весточки.

«В поезде по дороге в Сиэттл, 11.3.29

Милая, дорогая моя Ева, вот я еду через высокие горы по Америке и завтра приеду на западное побережье к Тихому океану и буду от тебя по другую сторону Земли. Но скоро я уже вернусь и увижу тебя. И тогда ты придешь ко мне завтракать, а потом мы вместе пойдем гулять. Передай приветы братику и папе с мамой, а тебе поцелуй от дедушки».