Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)

Консул Аксель Хейберг из Францебротена также принадлежал к «обществу Люсакера», хотя он жил за мостом, довольно далеко от нас по улице Драмменсвейн. В семействе Хейбергов царила какая-то необычайная изысканность, стоило человеку войти в их дом, как у него сами собой вдруг появлялись хорошие манеры. Не подумайте только, что Хейберги были чопорны, отнюдь нет. Милая г-жа Хейберг умела принять нас так, что мы чувствовали себя как дома. А Аксель Хейберг на редкость хорошо умел раз­влекать гостей. Просто очень уж они были изящные и утонченные, да и их большой дом с высокими потолками и картинами по сте­нам невольно внушал почтение.

Родители брали меня туда с собой в гости. Я любовалась их красивыми дочками Эммой и Ингеборг, а также невесткой Юлией. Неудивительно, что папа Хейберг так ими всеми гордится, думала я. А Юлия так здорово танцевала, что мой папа с удо­вольствием кружился с ней в танце.

Профессор Кр. Брандт часто просил их: «Потанцуйте-ка вме­сте, а я погляжу»,— и, встав в дверях с сигарой в руке, насла­ждался зрелищем.

Далеко от нас, в Стабекке Шлотт, жил Томмесен со своей доброй и заботливой женой. Они тоже входили в круг наших дру­зей. Ула Томмесен работал редактором ведущей газеты партии Венстре «Вердене Ганг», там сотрудничали и отец, и Вереншельд, и дядя Эрнст, и Кристиан Крог [106], и многие другие. И когда в июле 1903 года отмечали 25-летний юбилей Томмесена на посту редактора «Вердене Ганг», мама, папа и Мольтке My послали ему следующую телеграмму, текст которой составил Мольтке:

Воистину «сталью клинка» был наш дорогой У. Т. для тех, кого он ненавидел. Зато тем добрее и нежнее был он к тем людям, которых любил. Он любил и отца, и маму, а потому и меня тоже. Подарив мне одну из своих книг, он надписал ее так: «Твой — от твоей колыбели и до моей могилы. Преданный тебе У. Т.». Так оно и было.

Госпожа Томмесен тоже была добра, хотя более сдержанна в проявлении чувств. В ее доме всегда было тепло, уютно и ста­ромодно. Но никак не могу вспомнить, как она выглядела. Помню только, что он тогда казался мне красивее, чем она. Том­месен, с его бакенбардами, черными глазами, сверкавшими из-под насупленных бровей, с густой седой шевелюрой, и впрямь был хорош собой. Выражение его лица было переменчиво, как, впро­чем, и его настроение. Только что он был глубоко растроган, на глазах слезы, как вдруг глаза сверкнут, и вот он уже сжимает кулаки, с горячностью отстаивая какое-нибудь дело. Зато и хохо­тал он без удержу, до слез. Над ним часто смеялись, когда он выступал с патриотическими речами, потому что на словах «лю­бовь к отечеству» у него неизменно сдавал голос.

Все эти люди часто бывали в Пульхёгде. Они умели весе­литься и пить шампанское. Предпочтительно шампанское.

Отец ни в грош не ставил всякие условности, и, бывало, даже эти веселые славные люди обижались. Однажды на приеме в честь принца Эжена отец подхватил Юлию Хейберг, самую молоденькую из гостей, и повел ее к столу, на глазах у всех досточтимых дам, из которых каждая втайне надеялась на та­кую честь. Госпожа Е., за которой отец ухаживал до встречи с мамой, тоже была на этом празднике, все такая же красивая. Она обычно умела сохранять холодное спокойствие, но на этот раз с ней случилась настоящая истерика. Пришлось уложить ее в постель, чтобы привести в чувство. А молоденькая Юлия весь вечер протанцевала то с отцом, то с принцем и никогда еще так не веселилась. Отец и мама смеялись потом над этими «разгневанными дамами» и над «скандалом», который учи­нил отец.

На некоторые праздники приходили еще две художницы — Харриет Баккер и Китти Хьелланн. Они и сейчас стоят перед моими глазами как живые. Нежная, тихая Харриет Баккер с огромными грустными глазами и мужеподобная Китти Хьел­ланн, которая курила сигары и в рассеянности стряхивала пепел в кофейную чашечку вместо пепельницы.

Эрик Вереншельд рассказывал мне, как Китти Хьелланн и Харриет Баккер работали вместе. Однажды к нему пришла Хар­риет и принялась с возмущением жаловаться на Китти, которая пишет картины впопыхах, торопится как на пожар и только успе­вает подписывать свои картины. Не поговорит ли он с Китти? Не успела Харриет выйти, как явилась Китти и стала жаловаться на Харриет, которая такая копуша и, если начнет картину, никак не может закончить. «Нельзя же без конца возиться!»— говорила Китти.

Редактор журнала «Самтиден» профессор Герхард Гран и гос­пожа Лисбет тоже часто наведывались в Люсакер, но, пожалуй, чаще они бывали в Пьока, у Эйлифа Петерсена, так как госпожа Гран, урожденная Семме, была в родстве с тетей Магдой (обе они приходились кузинами Александру Хьелланду). Эта пара очень подходила друг к другу: она маленькая, грациозная, со звонкой ставангерской речью, а он — ростом лишь немного по­выше, зато крепкий и широкий в плечах, с чисто бергенским юмо­ром и неторопливой и добродушной манерой говорить. Круглая, коротко стриженная голова, седая бородка клинышком, еще тем­ные, аккуратно расчесанные усы, короткая шея — казалось, что стоячий воротничок слишком высок для нее. Но больше всего мне запомнился лукавый блеск в его глазах — увидишь его, и не­вольно улыбаешься в ответ. Они жили в Бестуме, и я часто встре­чалась с ними, навещая тетю Малли и дядюшек. Они всегда оста­навливались поговорить, Гран спрашивал, как поживают папины морские течения и не найдется ли у него времени, чтобы написать статью для «Самтиден».

А вот еще люди, которых я никогда не забуду. Это Фернанда и Оскар Ниссены. Они были ярко-красными социалистами, а в те времена большинству это казалось чем-то ужасным.

«Оскар Ниссен идеалист,— говорила мама.— Мне он очень нравится». Тетя Фернанда — я ее так называла, потому что она приходилась тетей детям Вереншельда и сестрой тети Софи,— была «замечательным человеком», так считала мама.

Что Оскар Ниссен был таким уж страшным, как про него говорили, мне не очень верилось — в нашем зале он всегда был тих и вежлив. У него было такое правильное лицо и милая улыбка — он в отличие от других мужчин не носил ни бороды, ни бакенбард, и поэтому его улыбка была видна.

Фернанда Ниссен была действительно замечательным челове­ком. Умница, жизнерадостная, отзывчивая и ласковая к детям. Была ли она красивой, не знаю, но взгляд ее серьезных глаз был красив.

Много лет подряд у нас бывал и профессор Амунд Хелланд, чаще всего с Мольтке My, а иногда с Ламмерсом. «Хелланд может быть хорошим другом и непримиримым врагом»,— сказал о нем Вереншельд. Это мы почувствовали и на себе, когда они с отцом поссорились. Вернее, это он рассорился с отцом, но по­чему — отец так и не понял как следует. Тогда и прекратились его визиты в Пульхёгду, и больше он ни разу не пожелал встре­титься с отцом.