Царствование Николая Второго. Том 2

Какое горячее участие указанные Великие Князья принимали во всем этом деле, между прочим, видно из следующего:

{484}Как раз после того, как Государь принял кондиции Столыпина и вернул ему отставку, был вечер у князя Платона Оболенского. Я на этот вечер не поехал, а там была моя жена, и среди приглашенных был очень близкий мне человек -- член Государственного Совета Стахович, был там и Великий Князь Николай Михайлович. Конечно, на этом вечере очень много говорили о происшедшем. Великий Князь распинался за Столыпина и выражал Стаховичу такое мнение; что если бы от него зависло, то он не только предложил Дурново и Трепову воспользоваться отпуском, но просто разогнал бы весь Государственный Совет.

Через некоторое время после случившегося, мне передавал тот же Стахович, что он, будучи в давнишних хороших отношениях с Гучковым, беседовал, однажды, с ним относительно всего этого происшествия, причем Гучков ему сказал, что Столыпин еще 1-го января просил Государя не помещать в список присутствующих членов Государственного Совета -- Дурново и Трепова, но что Его Величество на это не согласился. Затем, Столыпин прибавил Гучкову:

"Если бы я захотел, чтобы граф Витте не был помещен, то я уверен, что на это Его Величество согласился бы; но только я не решился этого сделать, так как я знаю, какою большою репутацией пользуется граф Витте за границей, и это произвело бы большой шум в Европе".

Еще на-днях, на приеме у вновь прибывшего австро-венгерского посла, ко мне подошел один старец в ленте и спросил меня: не могу ли я его принять. Я сказал, что с большим удовольствием, и указал на следующий день и час. Старик этот ко мне явился и начал рассказывать взволнованным голосом следующее: он представился, что он член совета министра внутренних дел, тайн. сов. Пшерадский, что он один из ближайших сотрудников Столыпина, что Столыпин назначил его членом совета, и вот что с ним случилось. Рассказ его часто прерывался слезами.

Когда, говорил он, Государь не принял последнюю отставку Столыпина по делу о введении земств в Западных губерниях, то главный мотив, который увидел Государь для отказа, был тот, что, мол, Столыпин прекратил революцию и что при нем не будет {485}более производиться всяких анархических убийств. Столыпин это и хотел доказать, что при нем, действительно, более революционно-анархических убийств быть не может.

Как раз через некоторое время последовало убийство одного прокурора в поезде. Убийство это явно было совершено революционерами-анархистами, но все следствие было ведено так, что, моль, это было простое убийство, на почве грабежа.

Наконец было поймано лицо, которое прямо указало, что оно убило и по решению революционного комитета. Это лицо поместили в Севастополе в тюрьму. Затем тюремщики устроили так, что дали возможность этому лицу бежать, но одновременно сделали таким образом, что как только он убежал, часовые его сейчас же застрелили и, таким образом, следы того, что это было преступление на почве революционно-анархической, скрыты.

Затем произошло следующее, лично его, старика, касающееся: на сестре его жены женат некий морской офицер Курош. Этот Курош в 1905 году, когда в Финляндии, в крепости Гельсингфорсе, тамошние революционеры подняли революционный флаг, со своего судна стрелял в этих революционеров. Тогда же было постановлено предать его смерти и послали ему этот смертный приговор, но почему то, по той или другой причине, приговор этот не был приведен в исполнение.

Затем, так как теперь снова обострились отношения между Финляндией и русским правительством, то финляндские революционеры снова подняли вопрос о Куроше, но решили, что лучше убить не самого Куроша, а его сына -- юношу 17-ти лет, находящегося в одном из петербургских учебных заведений, и в мотивировке своего решения постановили, что если убьют Куроша, так что же, -- Курош мучиться не будет, а вот, если они убьют его сына, то это тогда будет более мучительно для Куроша, потому что он сына любит и всю свою жизнь будет мучиться и, таким образом, получить должное возмездие за то, что он стрелял в революционеров.

Вот, продолжал этот почтенный старик, Курош поехал в плавание. Мы поехали на дачу, которую занимал Курош, где-то недалеко от Риги. Там были: мой племянник, его, Куроша, сын и жена Куроша. Жена уехала. Таким образом, на даче остался этот старик Пшерадский, его жена и сын Куроша. Вот старик мне рассказывает: раз вечером, когда этот молодой человек ложился спать, то он и его жена пришли в его комнату с ним проститься. Он, племянник старика, подошел к окну и хотел его запереть, {486}а окно выходило в сад, -- в это время у окна появился какой-то человек и в то время, когда он закрывал окно, сделал несколько выстрелов и убил его наповал.

Началось следствие и вот, говорят, после следствия, а следствие вел судебный следователь Александров, -- тот самый, который в последней стадии вел судебное следствие о покушении на мою жизнь и который никак не мог найти виновных, -- так вот Александров повел все следствие так, что, мол, этот молодой человек сам застрелился.

Он сам, этот член совета министра внутренних дел, служил очень долго в судебном морском ведомстве и сам юрист. Когда он начал смотреть судебное следствие, он увидел, что все дело велось до такой степени безобразно, что даже в показаниях некоторых лиц судебный следователь вынимал средние подлинные листы и вставлял такие, какие были нужны для доказательства, что этот сын сам себя убил, а не убит революционерами, что отец этого Куроша, моряк, получил от Государя императора, когда сын был убит, очень сердечную телеграмму, с выражением соболезнования, что это убийство в высокой степени печально.

Старик говорил мне: "Ведь моего племянника убили на моих глазах и, несмотря на это, следствие ведется так, чтобы доказать, что тут было простое самоубийство". Когда я спросил этого старика:

"Я не понимаю, почему это делается?" Он ответил: "Очень просто, Столыпин, после того, как остался председателем, т. е. после того, как Его Величество не принял его отставки по делу западных земств, вследствие уверения, что с уходом Столыпина начнутся революционные выступления, дал приказ, чтобы Все те убийства, которые будут на политической почве, признавать, что эти убийства есть простые убийства. Соответственно этому, было дано распоряжение и это распоряжение и практикуется".

Так как убийство Куроша произошло еще, когда Столыпин был жив, то следствие и приняло это направление. Когда я спросил старика: "Скажите, пожалуйста, вы обращались к морскому министру или министру юстиции?" Он сказал, что обращался к морскому министру и что тот возмущался, а что касается министра юстиции, то он, старик, сказал, что он не обращался к такому негодяю, так как, в сущности говоря, Щегловитов держался все время министром юстиции при Столыпине только потому, что был у него лакеем, и министр юстиции, глава русского правосудия, обратился в полицейского агента председателя совета министров.