Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

Кто-то из соседней части рассказывал, что их разведчики застали в небольшом имении трех молодых немок и вшестером, распределившись по двое на одну и не прибегая к угрозам, насладились вволю. (Приказ, запрещавший насилие и мародерство, в те дни до нас еще не дошел.)

Продолжая наступать, в последний день января наш полк без боя вошел в городок Зидлунг, северное предместье Кенигсберга. Здесь — никаких следов войны, работает водопровод, электроснабжение не нарушено. Кое-где светятся окна двухэтажных коттеджей, но жителей не видно, хотя ясно, что они где-то рядом, ведь даже радиоприемники не выключены. Заглядываем в дома, ищем их обитателей. В полуподвальном помещении одного из коттеджей обнаруживаю группу женщин, преимущественно пожилых и престарелых. Во время короткой беседы понял, что они с ужасом ожидают русского возмездия. В соседнем доме меня встретили пожилые (по моим тогдашним понятиям) муж и жена. После недолгого разговора с «этим русским» они, видимо, решили, что я не причиню им зла, и спросили, следует ли прятать от русских их четырнадцатилетнюю дочь. Прежде чем ответить, я попросил показать ее. Из-под кровати выползла долговязая, еще не оформившаяся девочка-подросток. Я бы такую не тронул, но на всякий случай посоветовал родителям спрятать ее понадежнее.

В Зидлунге мы пробыли несколько часов, полагали, что пойдем на Кенигсберг, но нас направили на запад, в глубь Земландского полуострова. Сопротивление противника было незначительным, и мы продвигались довольно быстро. Миновали господствующую над полуостровом высоту 111,4. Вскоре обнаружилось, что наши топографические карты этого района безнадежно устарели: на них не было ни квадратов молодого хвойного леса, ни узкоколейной железной дороги, ни многочисленных железобетонных сооружений размером с теннисный корт, которые мы окрестили бункерами. Оказалось, что эта часть полуострова — арсенал военно-морского флота Германии. Здесь хранились тысячи морских мин, снарядов, авиабомб. Немцы пытались удерживать каждый бункер, но мы были сильнее и, несмотря на потери, продолжали их теснить.

В первые дни февраля мы уже были совсем недалеко от важнейшей немецкой военно-морской базы Пиллау (теперь это Балтийск). Но неожиданно нашего противника будто подменили. Его контратаки с участием танков и самоходных орудий, которых раньше не было, вынудили нас, понеся заметные потери, отступить. (Позже стало известно, что в бой вступили две немецкие дивизии, снятые с Курляндского плацдарма и доставленные морем в Пиллау.)

Давление противника продолжалось, и теперь уже мы цепляемся за каждый бункер. В ясную погоду нам хорошо помогает штурмовая авиация, изредка ведет огонь по врагу дальнобойная артиллерия. И все же фрицы теснят нас на восток. Была одна попытка переломить ход событий: в День Советской армии (23 февраля 1945 года) соседний полк дивизии должен был атаковать противника, и нашу батарею, которой я командовал уже второй месяц, придали этому полку. Наступление было запланировано на шесть утра, но за полчаса до этого немцы (так называемые «любители спать по ночам») обрушили на наши позиции такой шквал артиллерийского огня, что все приготовления к атаке были сорваны, а когда с рассветом к нашей пехоте стали приближаться четыре немецких танка и шеренга автоматчиков, начался «драп-марш» (к счастью, передки моих орудий подоспели вовремя, и батарея потерь не понесла).

К исходу февраля наш полк, в стрелковых ротах которого осталось менее четверти состава, занял оборону у подножия высоты 111,4, мимо которой мы прошли тремя неделями раньше. Потеря этой исключительно важной высоты вынудила бы наши войска отойти на восток еще на 20–30 километров, ослабив угрозу Кенигсбергу, над которым войска фронта нависли с трех направлений. Нам было строго наказано дальше не отступать, да и самим очень уж не хотелось, а немцев, конечно, манила близость господствующей высоты.

До войны здесь была прекрасная лыжная трасса с трамплином, а плоскую вершину высоты венчало сооружение, напоминавшее средневековую крепостную башню (позже узнали, что башня была названа в честь Бисмарка — Bismarckturm). На случай отступления наши саперы башню заминировали,основательно начинив ее взрывчаткой, и рядом установили дежурство. Метров на тридцать ниже вершины, во рву разместился КП полка с автоматчиками и два командира полковых батарей со связными, всего человек тридцать. В течение дня немецкая пехота дважды пыталась атаковать подступы к высоте, но была отбита. К ночи стрельба совсем утихла, и после ужина со «ста граммами» нас одолел сон.

Среди ночи все проснулись от негромкого хлопка сигнальной ракеты, выпущенной с вершины высоты. Отчетливо слышались голоса каким-то образом забравшихся туда немцев. Взлетела еще одна ракета. Наши телефоны безмолвствовали, видно, «ночные гости» по пути перерезали линии связи. Все на КП разговаривали шепотом. Мои нервы был напряжены, а когда командир полка подполковник Рубцов при мне сбросил с себя шинель и надел солдатскую телогрейку без погон, стало по-настоящему страшно. На мне был трофейный офицерский плащ с советскими погонами лейтенанта, и я не стал переодеваться, лишь порвал несколько хранившихся в карманах писем от Веры.

В это время на вершине раздался огромной силы взрыв, высоту встряхнуло, послышался грохот падающих обломков, застонали раненые. Уверенные в том, что после взрыва башни запросто разделаемся с остатками этой группы, мы, крича «ура!», попытались взобраться на вершину, но, встреченные разрывами ручных гранат и плотным огнем автоматов, залегли, а затем сползли в свой ров. Послали за подкреплением, и через полчаса вместе с прибывшими остатками роты (их было человек пятнадцать) мы с двух направлений атаковали вершину. И на этот раз безуспешно.

В поисках выхода из очень опасного положения я вспомнил о своей переносной УКВ-рации и доложил Рубцову: могу связаться с тылом батареи, расположенным недалеко от штаба дивизии. Передал по радио его просьбу нанести артиллерийский удар по вершине высоты. Минут через двадцать мы услыхали знакомый скрежет двух «катюш», а затем, грозно прошуршав над нашими головами, на вершине стали рваться десятки реактивных снарядов. Как только стих оглушающий грохот, мы поднялись в третью атаку. Теперь немцы не устояли перед нашим «ура!» и побежали вниз. Почти всех беглецов удалось поймать. Одного из них пришлось догонять мне. Преследуя немца,я распалялся и был, вероятно, похож на хищника, догоняющего жертву. Когда я наконец настиг его, схватил левой рукой за ворот шинели и рукояткой пистолета, зажатого в правой, что было силы ударил в челюсть. Немец пошатнулся, уронил свой автомат, а затем покорно пошел в указанном мной направлении. Когда мы подошли к нашему рву, с вершины спустился последний пленник (всего их оказалось около сорока). Это был командир группы, обер-лейтенант. Он поддерживал левой рукой кровоточащее правое предплечье и громко обращался по-немецки ко всем, кто ему встречался: «Ich will leben! Neunzehn Jahren alt!» — «Я хочу жить! Мне 19 лет!»)...