Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

Самым приятным открытием первого дня было то, что среди демобилизованных однокурсников я обнаружил четверых моих довоенных знакомых. С веселым и беззаботным Валерием Андриенко мы до войны учились на химфаке, а в июле 1941 года вместе рыли противотанковый ров у реки Ирпень; Борис Элькун был знаком по 98-й школе; Абрашу Заславского, Мишу Талалаевского и ставшего почти неузнаваемым из-за шрамов на лице (он горел в танке) Нему Гороховского я помнил как Вериных довоенных сокурсников. Обрадовался им почти как родным: теперь есть у кого перенять опыт вхождения в институтскую учебу после многолетнего перерыва, узнать о главных проблемах, которые меня ожидают, получить информацию о преподавателях и о всяком другом. Многим полезным поделились со мной ребята, но, к сожалению, ответа на вопрос, с чего начинать, я не получил, да его и не могло быть. Ведь память каждого конкретного человека функционирует по своим законам, и не существует универсальных приемов, чтобы оживить омертвевшие от долгого невостребования ячейки памяти с нужной именно тебе информацией.

Прошло несколько дней занятий в институте, и я осознал, что придется мне очень нелегко. В отличие от математических знаний, полученных в школе, из моей памяти почти полностью выветрилось все, что изучал по этому предмету на первом курсе и в Ташкенте. Это не давало возможности воспринимать лекции по разным предметам, создавало неизвестное мне ранее ощущение собственной ущербности. Оно огорчало и одновременно вызывало досаду, какое-то беспричинное и безадресное озлобление.

Вспоминаю, с каким напряжением я слушал лекции, стараясь следить за ходом мысли лектора, за длинными формулами и их преобразованиями. Куда там! Отвыкший от этого рода деятельности мозг не поспевал за происходившим на доске, на первых страницах моих конспектов сплошные пропуски и знаки вопроса. Особенно остро я ощущал свою несостоятельность, когда кто-нибудь из сидящих в аудитории мальчишек или девчонок (я был старше их на 4–5 лет!) обращал внимание лектора на ошибку в еще не дописанной формуле. «Как это он (она) успевает следить и замечать?» — с завистью думал я. Сильно раздражали меня разговоры студентов во время лекций. А однажды на лекции по математике я не утерпел и по-командирски приказал группе девушек, сидевших неподалеку, немедленно прекратить болтовню. (Несколько дней после этого случая они с робостью обходили меня в коридорах.)

Поняв, что забытое само собой не вернется, я раздобыл учебники высшей математики для первого курса, раскрыл их и начал штудировать. Вскоре стал замечать, что в моих мозгах постепенно светлеет, и это радовало.

В первые дни учебы я встал на партийный учет в парткоме института, где, видимо, на число моих боевых наград было обращено особое внимание. Ничем иным не могу объяснить событие, случившееся в конце февраля. Меня пригласили к секретарю институтского парткома доценту М.Л. Калниболотскому. Надо сказать, что это был высокий партийный пост, так как в парторганизации института благодаря большому числу демобилизованных насчитывалось человек триста коммунистов. Наша партийная организация была одной из крупнейших в Киеве.

Меня встретил высокий, лет под пятьдесят мужчина с хмурым лицом. Без предисловий он сообщил, что партийный комитет, ознакомившись с моими данными, решил рекомендовать меня на пост председателя профкома КПИ. Нынешний председатель, Кузнечик, по мнению парткома, перестал справляться со своими обязанностями, кроме того, ему пора приступить к дипломному проектированию. Затем было сказано: «Мы надеемся, что на этом ответственном посту вы оправдаете доверие партии». Я был ошеломлен услышанным и, ввиду полной неосведомленности, прежде чем подтвердить согласие, попросил два дня на ознакомление с предложенной работой.

Голова моя пошла кругом. С одной стороны, должность председателя профкома была оплачиваемой, и это избавляло меня от угнетающих мыслей о статусе иждивенца. Более того, как я успел понять из бесед с товарищами и с Кузнечиком, через профком проходили потоки государственной помощи голодному, раздетому и разутому студенчеству: небольшие денежные субсидии, талоны на приобретение одежды, обуви, тканей, мыла и даже пирожков с повидлом. Помимо всех этих благ, в профком поступали и здесь распределялись бесплатные путевки в дома отдыха и санатории. И если вспомнить мудрость, которой меня научил на фронте покойный Вася Бондаренко (напомню его слова: «Разве можно побывать в воде и не промокнуть?»), то о чем ином можно было мечтать человеку, находящемуся в трудном материальном положении?

Но были и веские мотивы, которые удерживали меня от казавшегося естественным решения немедленно ухватиться за предоставившуюся возможность. Во-первых, моей жизненной целью в тот период было обрести знания и получить высшее образование, я только-только начал верить в то, что сумею наверстать утраченное за годы войны, а теперь неожиданно возникал мощный отвлекающий фактор. Правда, в словах Калниболотского прозвучало: «В вопросах учебы и успеваемости у вас проблем не будет: мы вам будем помогать», но разве о дутых оценках я мечтал?

Не менее важную роль в решении, которое я принял, сыграла моя принципиальная позиция в «еврейском вопросе». Я, как и на фронте, считал, что в существовавшей тогда межнациональной ситуации негоже еврею находиться на такой «хлебной» службе, тем более возглавлять ее.

Вера полностью согласилась с моим решением отказаться от заманчивого предложения, и я вновь предстал перед Калниболотским. Сослался на незнакомство со спецификой профсоюзной работы, а затем заявил, что не хочу становиться подходящим примером для подтверждения антисемитских тезисов об «умении евреев устраиваться там, где сытно и денежно». Секретарь парткома возмутился и обвинил меня в непартийных взглядах, но отказ был принят. (Новым председателем профкома вскоре стал студент другого факультета, украинец по фамилии Монета, отлично гармонировавшей с возможностями занимаемого поста.)

Итак, учеба, которой я посвящал практически все свое время, начала постепенно приносить свои результаты. Уже не так безучастно, как в первые дни, сидел на лекциях, самостоятельно выполнял большую часть домашних заданий, продолжал прорабатывать учебники прошлых семестров. Лишь на лекции и семинарские занятия по второй части курса «Сопротивление материалов» (сопромат) я не ходил, так как никогда не изучал этого предмета. Решил, что воспользуюсь льготой для демобилизованных — возможностью сдавать экзамены по индивидуальному графику — и отложу сопромат на будущую осень.

Так же постепенно, как освоение учебного материала, происходило мое сближение с однокурсниками, сначала с ровесниками, а несколько позже и с теми, кто помоложе. К середине семестра я был знаком и общался с большей частью студентов нашего курса. Установились ровные, а с некоторыми — теплые, почти приятельские отношения. Позже стало заметно, что на курсе существует несколько уже сложившихся дружеских компаний, которые держатся рядом в институте и вместе проводят досуг. Я был полностью поглощен учебой и мыслями о Вере, поэтому не стремился примкнуть к какой-нибудь из таких компаний.