Array Array - Без знаков препинания Дневник 1974-1994

— (Я, отмахиваясь от него.) Знаю, Володя, знаю... Знакомы мы.

— С кем знаком? С Пахомовой?! Так ты ж вроде того... не партийный.

— Мы с Пахомовой в Филармонии познакомились.

— Так ты и в Филармонию ходишь? А-а...

Так получилось, что Аллина подруга работает в Доме моделей. Очень престижном, на Петроградской. Все ленинградские модницы туда слетаются. И вот пришла как-то раз в этот самый Дом помощница Пахомовой. Разведала обстановку и привела туда саму зав. отделом культуры. Так мы и узнали, что Пахомова — модная, самая модная среди партийных дам, что ей это Григорий Васильевич дозволяет. А тут еще в Филармонии, в Большом зале, случайно встретились. Сидели рядом в ложе. Только улыбнулись друг другу, а так ни о чем не переговаривались. В антракте, когда Пахомова вышла, Андрей Андреевич Золотое, как всегда приехавший из Москвы, с восторгом подметил: «Никогда не думал, что в Ленинграде такая эффектная женщина культурой ведает. Главное — молодая, не замужем! И посмотрите, Олег Иванович, как смело с ее стороны — без лифа в концерт пришла!»

Вскоре появился Романов в сопровождении свиты. Все в одинаковых, мышиного цвета «футлярчиках», а он один — в синем. Роста небольшого, в голосе слышится «наполеончик». Все окружение и, прежде всего, он — вручающий — делают вид, что им некогда, что тратят время на какую-то мелюзгу. Ладно, снизошли. Все посматривают на часы. Вакуленко за колонной притаился. Пока Романов вступительное слово делает, пытаюсь вспомнить чеховский афоризм; кажется, звучит он так если хочешь, чтобы у тебя не было времени — ничего не делай! Это про них. Моя фамилия на «Б» — значит, я в начале списка. Григорий Васильевич протянул мне свою партийную руку: «Вот тебе, Олег, звание. Бери, а то передумаем (радуется своей проверенной шуточке). Знаю, ты — хороший артист, но ведь можешь еще лучше, еще красивше. Играешь всякую белогвардейскую сволочь, черти тебя... (Видит, что на моем лице улыбка застыла, реакции никакой, начинает что-то шептать помощникам, до меня доносится: «Это тот, артист?» Получает утвердительный ответ.) Ну, вот, я же знаю, что не могу спутать... Думаю, это у нас не последняя остановка по пути к великой цели... (Он что, «под мухой»?) Вот сыграл бы ты донора, мать твою... чтоб кровью всех бескорыстно... Красного донора!» «Если группа крови совпадет», — еле выдавливаю из себя.

Потом — шампанское, еще несколько напутствий, но уже всей массе: «Давайте, родные, чтоб область нашу Ленинградскую не посрамили. Картошки в этом году нет, так чтоб наукой и культурой досыта!..» Про себя думаю: звание — вещь полезная. Во-первых, зарплата 400 рэ, выше уже не прыгнешь. Дача отдельная в Комарово — чтоб в одной комнатенке не ютиться. Может, и «Волгу» под это дело... раз уж не последняя остановка. А главное, больше независимости...

Насчет независимости — не обольщаться! Кто ею может похвастаться? Только Рокутян — это он вел несуществующий трамвай в куросавовском фильме «Под стук трамвайных колес». (Я видел его некоторое время назад — потрясающий фильм!) Помню, как Рокутян — этот японский головастик, маленький Будда — присаживается на колени, морщит лоб, когда проверяет ось колеса, муфту. Как что-то подкручивает плоскогубцами. Поднимается по ступенькам в призрачный вагон, занимает место у руля. Вставляет табличку со своим именем в держатель, но ни таблички, ни держателя на самом деле нет. Берется за ручку тормоза, проверяя, все ли в порядке, потом дает указание самому себе«Поехали!» Медленно трогается с места, набирает скорость и голосом подражает стуку трамвайных колес: «До-дес-ка-дан!..» Этот широколобый Рокутян независим, сомнений нет. Ему не нужно ни бензина, ни светофоров... ни званий. До-дес-кадан, до-дес-кадан!..

Я в Институте переливания крови. Наверное, залег надолго. В последнее время испытывал слабость, шатало и хотелось спать. Бабуся говорила в детстве: «Шатай-Болтай, недалеко Валдай».

Нет, тут не Валдай. Из окна моего изолятора вид — унылей не придумаешь: облезлая стена и ржавые трубы. За этой стеной — Суворовский. Ведет прямо к Смольному.

Моя палата — № 12. Напротив — шестая, общая.

Посадили завтракать с тремя женщинами. Как они говорят, «будем столоваться вместе». Они ходят со своими кружками и своим чесноком. Я говорю им: «Здрасьте. Я из двенадцатой». Они: «Очень приятно. А мы из пятой». Пытаюсь шутить: «Хорошо, что не из шестой». Они юмор не поняли, отвечают настороженно: «Вы что, хотите в шестую перелечь? Так там тоже женщины...»

После обеда зашел главврач, оттянул мои веки, ужаснулся и спросил: «Сколько?» Я ответил: «Сорок девять. И лет, и гемоглобина». — «Будем повышать. Придется полежать месяц, а то и полтора». Меня это не обрадовало: Новый год, значит, здесь.

Завтра начнутся анализы: кровь из вены, остаточный азот. Будут готовить к переливанию.

Зачем-то взял с собой «Карамазовых». Стал задумываться, чем болеют герои Ф.М. Смердяков — эпилепсией, впрочем, как и сам автор. У Лизы Хохлаковой — паралич, порожденный истерией. Впечатлительная девочка, по ночам видит чертиков.

А я сегодня видел некоего Маликова. Завтра в меня вгонят его кровь.

Вогнали кровь двух женщин.

Итак, во мне уже Маликов, Ядранская и Каталашвили. Полная дружба народов!

Приятно, что медсестра Алиса, увидев меня утром, тут же констатировала: «Да вы молодцом, Олег Иванович! Как порозовели!»

Встречал Новый год в одиночестве. Тоскливо. Накануне приходили Алла с Юрой — красные, замерзшие. Принесли елочку. И завтра придут, и все дни.

Когда-то в Киеве, сам того не ведая, приобрел золото. Наверное, и ездил в Киев на долгие тринадцать лет за тем, чтобы найти этот клад. Пути Господни неисповедимы! Говорю своей жене: «Если когда-нибудь мне доведется сыграть «Старосветских помещиков», роль Афанасия Ивановича посвящу тебе». Она смеется, моя Пульхерия Ивановна: «А я только жизнь свою могу посвятить, что еще?»

Во многом мы не похожи на гоголевских Филемона и Бавкиду. К примеру, не говорим друг другу «вы». Эти помещики детишек не имели, а у нас — сын замечательный. Частенько пар выпускаю без всякой надобности — не в пример Афанасию Ивановичу. Если на замечание его супруги: «Это вы продавили стул?» — он отвечал покорно: «Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я», то у меня могут сдать нервы, я нагрублю, а потом весь вечер не буду находить себе места и думать, как бы все исправить. Такой уж характер — вспыльчивый, мерзкий. Но к старости — к возрасту Афанасия Ивановича, — может, и угомонюсь.

Сегодня Алла разрывается между больницей и своей работой. Приходит уставшая, рассказывает, что нового у них на «Ленфильме». Они с Мельниковым организовали объединение, которое выпускает хорошие фильмы, и иногда зовут меня в них сниматься. Это Алле и ставят в вину: использование служебного кресла. Хорошо, я ее редко подвожу — после появления «Гарина», «Принца и нищего» анонимщики стихли. На время.