Array Array - Без знаков препинания Дневник 1974-1994

Вот — Костин [ 64 ] Роль, сыгранная Борисовым в фильме «Парад планет». . . . . Как угадать, что это будет за шаг?

Близится к концу огромный объект в «Выстреле» — учебном центре. Ужасно много работы, но если мы закончим — это практически четверть фильма. Я не видел ни одного метра, но Вадим и все, кто видел, говорят — интересно. Не для полки ли... исходя из знания материала и как Вадим это делает?

Сегодня идем в ночь. Уже в пятый раз. После ужина окружили офицеры. Поголовно пьяные. Хотел от них ускользнуть, но один сразу впился как клещ: «Ты мой Рафферти!» — говорит с ударением на «и». Другой — наглее и образованнее. Цитует Уайльда: «Актер — или жрец, или паяц!» Подтекст такой: ты никогда от этого комплекса не избавишься. Можешь снимать свое глубокомысленное кино (между ними уже такой слух пошел), а народу «Зайцы» твои нужны. Я поинтересовался, откуда такие знания Уайльда. Он с гордостью рассказал, что когда-то во дворцах культуры рисовал плакаты. А цитаты запоминал. На прощание взял автограф и попросил не обижаться: «Понимаешь, в тебе есть что-то наше... земное, но в фильмах снимаешься подозрительных!» Меня задело: «Каких именно?» — «Всех не упомню, но вот этот... про зеркало — поганый...»

Правильная у Пушкина мысль: любое искусство, имеющее у народа успех, завоевавшее признание, — по сути пошло. Пошлость быстрее всего проникает в этот слой. Правильная, но страшная мысль. Лучше это осознать сразу, не тешить себя надеждой, что своим «подозрительным» кино ты обратишь кого-то в свою веру.

И если уж цитировать Уайльда, нужно вспомнить и это: «Всякое искусство совершенно бессмысленно». Я хоть и не рисовал плакаты во дворцах культуры, но лекции ВЯ. Виленкина тщательно конспектировал и считаю, что это совершенно верно.

Трудно и долго снимали пляж. Главное — холод. Когда вошел в воду, губы стали синими. Отошел часа через три. Это был ужас. Наверняка заболею.

Вот уже и сентябрь. Как я его боюсь. Повторится ли то, что было у ГА, в Москве? Теперь это мой город. В нем я буду жить вместе с моими. Мне хочется плакать, что в том городе я прожил так долго — дольше, чем надо. Можно было короче... В Москве меня ждет мой Скорпион. Моя любимая. И почему так получается, что я всегда, когда тяжело, когда нужна моя помощь, оказываюсь в стороне? Конечно, не в стороне — я снимаюсь в кино. Черт возьми!.. Не думайте, что я пишу это, чтобы кто-то прочитал. Чушь. Просто хочется с кем-то поговорить. Пусть это будет бумага.

Читал, как похитили тело умершего Чаплина. Выкопали из могилы и начали шантажировать жену. Требовали выкупа. Жена отвечала хладнокровно, почти безразлично: «Вы выкопали неизвестно что. Мой муж только в двух местах: на небе и в моем сердце».

Так и мы — неизвестно где. Сначала этот ирреальный «город женщин», что-то похожее на наше Иваново. Но, если феллиниевский город буйствует, наши девочки как будто томятся. Цитата навыворот. Бросаемся в воду, чтобы плыть на «остров мертвых». Увязавшаяся за мной девочка — милая, и не хочется от нее уплывать. Появляется Харон с лодкой, почти в рубище. У артиста внешность говорит сама за себя. По сценарию он химик-органик. Не помню, кто написал эту известную картину, на которой Харон как гондольер работает в Аиде. Там его лицо отдалено. Но у нас, когда Шевцик7 укрупняет, сомнений никаких: это он!!! Сейчас он возьмет нас... Кажется, Харон брал только тех, чьи кости обрели покой. Значит, он добрый, справедливый. Будем себя этим тешить.

Когда играем словесную драму, «бытовуху» — не хватает обобщений, символов. Когда ими картина переполнена... не хватает нормального общения.

Все возвращается на круги своя — у меня теперь постоянное место жительства в Москве на улице Б Грузинской, 39-Минуло тридцать с небольшим, как я отсюда уехал. Раньше жил в сарайчике в районе Тушина, теперь в большущем доме со знаменитостями. Он похож на аккордеон с шикарным мехом, растянутым на всю Тишинку. А из знаменитостей: Раймонда — Семеняка (Юркина подруга, так что, может, и познакомимся), Тихонов — хоккей с шайбой, тетя Валя — «от всей души»8. Чуть выше нас — Володя Наумов. Из окон виден гигантский ракетоноситель в форме памятника грузинской письменности. Внизу почтовые ящики, хоть и не деревянные, как в Ленинграде, но такие же пролетарские по сути. Дети моссоветовских начальников над ними уже поработали. Видать, отдельного, фундаментального ящика — наподобие того, что в «Принце и нищем» назывался «ящиком для доносов», — у меня не будет. Зато комнаты просторные, светлые — на половине сына не будет слышно «храпа неслыханной густоты».

Лифта два — тоже преимущество. Грузовой и обыкновенный. Публика — в отличие от питерской — раскованная, без комплексов. Поднимаюсь в узком лифте на свой девятый этаж вместе с дамой... примерно бальзаковского возраста. Она в легкой накидке, смахивающей на пудремантель. В кабине еще мальчик, скорее всего, отличник. Естественно, он на нее ноль внимания, а она сверлит своими глазищами. Едва заметно на него облокачивается. Я им, конечно, мешаю. Вот нравы московские, думаю я и поскорее выхожу на своем этаже. Лифт отправляется дальше... Когда-то мы хотели разыграть такой этюд с Брянцевым. Как у Чехова: «Ялта. Молодой ч-к, интересный, нравится 40-летней даме. Он равнодушен к ней... она мучается и с досады устраивает ему скандал». Брянцев непременно настаивал, чтобы «40-летнюю даму» играл я. Но у меня и тогда не шло, и позже. Могу сказать, что все в жизни переиграл... кроме дам. Манежиться так и не научился. Вот Гертруду бы хотел...

Брянцев думал еще об одном этюде, тоже из Чехова. Как один господин в отпуске сошелся с девочкой — бедной, со впалыми щеками. Он пожалел ее и оставил сверх платы еще 25 р- — из великодушия. Брянцеву хотелось показать, что выходит из ее квартиры с чувством человека, совершившего благодеяние. И еще хотелось — лежать на ее кровати в сапогах и с сигарой. Кончаться должно было так: он снова приходит. А она на эти 25 р. пепельницу ему купила и папаху. Сидит над пустой тарелкой с трясущимися руками. Плачет... Почему-то этот этюд посчитали невыигрышным. Или не договорились о девочке... И стали делать нашу знаменитую «козу».

Это навеяла на меня Школа-Студия, которую сегодня проехал. На повороте с Горького на Грузинскую нарушил правила. Оштрафовали. В Москве надо все маршруты переучивать.

Ефремов сообщил по секрету, что еще один вождь дышит на ладан. Совсем мало отвалила ему судьба. Можно посочувствовать — ведь ради этого куска они ломают свои и чужие жизни. Что от него останется, если умрет? Дешевая водка, ужесточение паспортного режима, расстрел директора Елисеевского гастронома... Хотя, что за постановка вопроса: что от кого останется? Ни от кого ничего. И это очень справедливо. Раньше я думал, что смерть — это единственная ошибка Создателя. Сейчас склоняюсь к тому, что величайшее Его изобретение. Как и момент рождения. Это два самых торжественных акта, и хорошо, что они проходят без нашего участия. Во всем остальном мы умудряемся как-то подгадить. В смерти — величайшая мудрость. Сколько б ты ни был генсеком, ты не купишь себе бессмертия. Мы должны быть благодарны смерти, что она проводит такую уравниловку. После нее вступит в свои права история. Которая кому-то, в порядке исключения, продлит жизнь. Если говорить об актерах, исполнителях — то очень немногим и нехотя. Пока новейшая техника будет выдерживать наш уровень съемки.