Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне

«Нам звонили, просили крепиться и не сдаваться… Из ободряющих звонков коллег выделю телефонный звонок Коли Бурляева. Коля жарко уверял меня, что наступают черные дни для „Таганки“, что ему страшно за нас и он просит не забывать, что он — всегда с нами…» (Сегодня Николай Бурляев уже не с «ними», а даже наоборот — в лагере державников — Ф. Р. )

Самое интересное, но эта публикация в главной печатном органе страны ни к каким оргвыводам по отношению к театру не приведет. То ли по причине шумной реакции на Западе, то ли потому, что силы, стоявшие за выходом этого спектакля, были слишком влиятельны, чтобы напугать их газетной заметкой. Короче, Сатана продолжил править балом — в стенах «Таганки».

1 июняЦТ в очередной раз показало ленту Александра Столпера «Живые и мертвые», где за Высоцким числился эпизод. Эту трансляцию он не видел, поскольку был на репетиции в татре.

В эти же дни ему поступило лестное предложение от режиссера Алексея Салтыкова. Тот на «Мосфильме» готовился к постановке фильма «Пугачев» ( с 30 маяначался подготовительный период) и предложил герою нашего рассказа главную роль (еще одним претендентом на роль крестьянского вождя был писатель Борис Кулик).

Отметим, что А. Салтыков числился в киношной среде по лагерю державников и, казалось бы, должен был стойко игнорировать либерала Высоцкого. Но, поди ж ты, пригласил его на главную роль! В чем же дело? А дело в том, что смычка многих державников и либералов проходила по линии общего неприятия брежневского «застоя», который они считали настоящей бедой для страны. Поэтому строки из песни Высоцкого «Купола», где он пел о том, что «Россия распухла от сна», находила живой отклик у представителей обеих группировок и рождала у них мечту о появлении «нового Петра», а то и бунтаря Емельяна Пугачева, которые смогли бы «разбудить» Россию от затянувшегося сна. А поскольку главным бунтарем в среде советской интеллигенции слыл Владимир Высоцкий, поэтому приглашение его на главную роль в картину о русском бунтаре XVIII века было делом вполне закономерным.

Что касается самого Высоцкого, то и он этой идеей увлекся по-настоящему. Приехал на «Мосфильм», где были сделаны сначала фото-, а потом (самое начало июня) и кинопробы. Обе убедили режиссера в правильности сделанного выбора. Но в дело опять вмешались чиновники Госкино, которые были не дураки и прекрасно разгадали тот подтекст, который имел в виду режиссер, приглашая на главную роль именно Высоцкого. В итоге его кандидатура (как и Бориса Кулика) была отклонена. И на роль Емельяна Пугачева был утвержден тот самый Евгений Матвеев, который однажды, в начале 70-х, уже перебегал дорогу нашему герою — в фильме «Я — Шаповалов Т. П.». Причем чиновников не убедило даже то, что консультант фильма, историк, был категорически против «такого Пугачева». Но его мнение было проигнорировано, поскольку речь шла о «священной корове» — об идеологии.

В самом начале июняВысоцкий улетел в Париж. Там он записал свой очередной (третий) французский диск-гигант — на этот раз на фирме «Полидор». После чего они с женой отправились на остров Косумель в Мексике, где Влади предстояли съемки в фильме «Тайна бермудского треугольника». Пока она в поте лица трудилась на съемочной площадке, Высоцкий наслаждался местными красотами. В конце июняон пишет письмо своему приятелю и коллеге по «Таганке» Ивану Бортнику (пришло 5 июля). Приведу некоторые отрывки из него:

«Здесь почти тропики. Почти — по-научному называется суб. Значит, здесь субтропики. Это значит — жара, мухи, фрукты, жара, рыба, жара, скука, жара и т. д. Марина неожиданно должна здесь сниматься в фильме „Дьявольский Бермудский треугольник“… Роль ей не интересная ни с какой стороны, только со стороны моря, которое, Ванечка, вот оно — прямо под окном комнаты, которая в маленьком таком отеле под названием „La Ceiba“. В комнате есть кондиционер — так что из пекла прямо попадаешь в холодильник. Море удивительное, никогда нет штормов, и цвет голубой и синий и меняется ежесекундно…

Съемки — это адский котел с киношными фонарями. Я был один раз и… баста. А жена моя, добытчица, вкалывает до обмороков. Здоровье мое без особых изменений, несмотря на лекарства и солнце, но я купаюсь, сгораю, мажусь кремом и даже пытаюсь кое-что написать…»

Стоит отметить, что в Мексике на Высоцкого снизошло вдохновение — им было написано сразу несколько произведений, причем разных по жанру. Среди них такие философские вещи, как «Упрямо я стремлюсь ко дну…», «Этот шум — не начало конца…», «Когда я об стену разбил лицо и члены…», а также шуточная мини-поэма с длинным названием «Письмо в редакцию телевизионной передачи „Очевидное-невероятное“ из сумасшедшего дома — с Канатчиковой дачи».

В «Упрямо…» Высоцкий «пробалтывается» о новом внутреннем конфликте, который в нем нарастает с неумолимой быстротой. Судя по песне, автору все обрыдло: «кошки-мышки» с властью, зависть коллег, проблемы личной жизни. Он «потерял ориентир» на земле и разочаровался в людях:

И это разочарование толкает Высоцкого на откровенное признание:

В другом произведении — «Этот шум — не начало конца…» («Про глупцов») — явно читались политические мотивы. Речь там шла о трех глупцах, которые состояли при власти (видимо, советской) и спорили о том, кто из них… глупее. В итоге выяснилось, что первый глуп физически («даже мудрости зуб… не вырос»), второй — идеологически («способен все видеть не так, как оно существует на деле»), третий — глуп вообще во всем («ни про что не имею понятья»). Судя по всему, автор выносил убийственный вердикт советской власти, которая, по его мнению, была глупа по всем направлениям.

Спор глупцов попытался разрешить мудрец, который заявлял, что «стоит только не спорить о том, кто главней, — уживетесь отлично». То есть глупой власти лучше оставить все как есть («не кажитесь глупее, чем есть, — оставайтесь такими, как были»). Но власть не вняла совету мудреца и упрятала его в «одиночку». Совершив тем самым очередной глупый поступок. Видно, под мудрецами Высоцкий подразумевал людей, которые пытались дать советы власти (не зря же она называлась совет ской), но та предпочла одних выслать (как Александра Солженицына), других преследовать (как Андрея Сахарова).

Определенный политический подтекст несла в себе и другая вещь — «Когда я об стену разбил лицо и члены…» Там главными персонажами были лирический герой, приговоренный к смерти, и его палач. В образе последнего скрывалась вообще любая власть, в том числе и советская, которая плодит палачей («накричали речей мы за клан палачей»).