Лев Вагнер - Повесть о художнике Айвазовском

Гайвазовскому стало жутко. Он чувствовал то бурное биение, то замирание собственного сердца и сильный шум в ушах.

Незаметно он, начал отступать от картины и, добравшись до лестницы, устремился вниз.

На другое утро Гайвазовский вернулся в выставочный зал после плохо проведенной ночи. Во сне какие-то обезумевшие от страха люди протягивали к нему руки, умоляя о спасении.

Хотя его волнение еще не улеглось, но на этот раз Гайвазовский лучше рассмотрел группы людей на картине и ее общую композицию. Он увидел трагическое событие в жизни народа.

Во время извержения Везувия люди, чтобы спастись, устремились из города. В такие минуты каждый проявляет свой характер: два сына несут на плечах старика-отца; юноша, желающий спасти старуху-мать, упрашивает ее продолжать путь; муж стремится уберечь от беды любимую жену; мать перед гибелью в последний раз обнимает своих дочерей. В центре картины — молодая красивая женщина, замертво упавшая с колесницы, и рядом с ней — ее ребенок.

У Гайвазовского мелькнула мысль, что художник создал великую картину именно потому, что глубоко пережил это событие, почувствовал красоту этих людей, не теряющих своего человеческого достоинства, преисполненных стремления в эти страшные минуты помочь своим близким, оградить в первую очередь их от опасности.

Когда Гайвазовский опять взглянул на юношу, умоляющего свою мать бежать, а та, обессиленная, не может и не желает больше продолжать путь, ему почудилось, что он явственно слышит просьбы сына, обращенные к матери.

Гайвазовский, потрясенный своим открытием, оценил всю человечность картины и понял душу художника. Недаром Брюллов изобразил самого себя среди жителей Помпеи с ящиком красок и кистей на голове.

А то, что художник поместил на картине отвратительного скрягу, собирающего даже в такой момент никому не нужное, разбросанное по земле золото, еще больше оттеняло и подчеркивало высокие человеческие чувства жителей Помпеи.

Гайвазовский осознал — облитые светом, совершенные в своей пластической красоте тела прекрасны не только благодаря гениальной кисти художника, но также и потому, что они излучают свет душевного благородства.

Взволнованный своими размышлениями, Гайвазовский, чтобы не расплескать их, не забыть, ушел с выставки и целый день бродил один по аллеям Летнего сада.

К картине он с тех пор являлся каждый день. Всякий раз он открывал в ней новые достоинства, что-то не замеченное накануне, и в голове рождались все новые и новые мысли.

В воскресенье он пошел к Томилову. Там было много гостей. Все разговоры вращались вокруг картины Брюллова. О ней страстно спорили. Рассказывали, что Брюллов одиннадцать месяцев подряд не отходил от холста. Иногда его, обессилевшего от работы, выносили на руках из мастерской.

Через неделю, придя снова к Томилову, Гайвазовский застал Алексея Романовича в сильном волнении. Увидев Гайвазовского, Томилов воскликнул:

— Хорошо, что вы пришли! Нынче будем читать статью Гоголя о картине Брюллова.

Когда собрались остальные гости, Томилов приступил к чтению. Уже начало статьи всех потрясло. Она была написана с восторгом и сразу захватывала.

Гайвазовский был радостно возбужден: в полных поэтического волнения и блеска словах Гоголя он узнавал некоторые свои мысли.

Особенно его поразило то, что Гоголь ставил картину Брюллова выше творений Микеланджело и Рафаэля.

«Нет ни одной фигуры у него, которая бы не дышала красотою, где бы человек не был прекрасен…»

«Его фигуры прекрасны при всем ужасе своего положения. Они заглушают его своею красотою…»

В этом Гоголь видел главную заслугу Брюллова.

Гайвазовский вспомнил свои мысли о человечности картины Брюллова и был счастлив найти им подтверждение в словах самого Гоголя.

Статья вызвала у Гайвазовского много дум не только о Брюллове. Он начал размышлять более свободно и смело о других художниках и самой живописи.

Скоро опять начались занятия в академии. Гайвазовский приступил к работе над акварелью «Предательство Иуды». В академии обычно задавали академистам сюжеты на библейские или евангельские темы. Но Гайвазовский решил свою тему по-новому. Евангельская легенда гласила, что один из учеников Христа, Иуда Искариот, за тридцать сребреников предал своего учителя его врагам. Иуда сообщил им, что Христос с остальными своими учениками должен быть в эту ночь в Гефсиманском саду под Иерусалимом и там его можно будет задержать и взять под стражу. Иуда вызвался сам указать туда путь страже.

Гайвазовский показал это событие на фоне ночного пейзажа: луна, появившись на мгновение из-за туч, осветила сад и виднеющийся вдали город восточной архитектуры. Фигуры Христа, его учеников, Иуды и воинов, юный художник изобразил в экспрессивном движении, передав всю силу их внутренних переживаний. Гайвазовский еще раньше, в своих гимназических рисунках, стремился изображать человеческие фигуры в динамике. На этот раз он особенно об этом позаботился. Пока он работал над картиной, перед его внутренним взором все время стояла «Помпея» Брюллова с ее страстным и бурным движением человеческой толпы. Религиозные сюжеты академисты, как правило, выполняли холодно, бесстрастно. Гайвазовский же изобразил предательство Иуды как напряженный, полный драматизма момент.

«Предательство Иуды» вызвало много толков и шума в академии. Эскиз на заданную учебную тему вдруг привлек к себе всеобщее внимание. Академисты старшего возраста ходили на него смотреть и не верили, что это написал Ваня Гайвазовский. Те, которые знали, что Гайвазовский бывает у известного коллекционера Томилова, даже высказывали предположение, что он снял копию с какой-нибудь малоизвестной картины старого мастера.

Наконец акварель попалась на глаза президенту академии Оленину. Президент несколько дней находился под впечатлением работы одаренного юноши и потом торжественно объявил профессорам, что академист Гайвазовский — лучший ученик, будущая звезда и гордость Академии художеств.

Оленин радушно пригласил юного академиста запросто бывать в его доме.

Жил в Париже художник Филипп Таннер. Писал он преимущественно морские виды. Мастер он был искусный, но как человек Филипп Таннер был строптив и неуживчив и часто покидал родину, отправляясь странствовать в погоне за удачей.

Таннер восстановил против себя парижских художников своим самомнением и заносчивостью.

Французы смеялись над ослепленным манией собственного величия живописцем.

В 1835 году Таннер особенно бурно поссорился со своими собратьями по профессии и уехал в Россию.

В Петербурге у него были друзья среди французов, понаехавших в Россию. Они стали распространять восторженные слухи о своем соотечественнике. Некоторые его картины приобрели столичные аристократы.