Борис Вишневский - Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда

– Достаточно давно Вы сформулировали свое отношение к власти следующим образом: «Главное – чтобы не нарушались права человека, чтобы не пролилась кровь». Именно на этих условиях Вы и ряд других деятелей культуры и науки готовы были прощать власти (в частности, президенту и правительству) многое и поддерживали ее в критические минуты. Как Вам кажется сегодня – «Рубикон перейден»?

– Я ненавижу всякое кровопролитие и боюсь его. Но я понимаю, что бывают ситуации, когда без крови не обойтись, когда на силу необходимо отвечать силой, на удар – ударом, на кровь – кровью. Вспомните октябрь 1993 года – это было ужасно, но я просто не видел тогда иного выхода и никак не мог порицать власть за то, что она использует силу против тех, кто от слов перешел к делу – начал кровопролитие. Я вовсе не «толстовец», я – сын своего времени, воспитан в совершенно определенных традициях и знаю, что иногда приходится проливать малую кровь для того, чтобы не пролилась большая. И что в любом случае нельзя давать спуску ни бандитам, ни шантажистам. «Волкодав прав, людоед – нет».

– Как по-вашему, подпадает ли то, что происходит в Чечне с 11 декабря 1994-го, под такие определения?

– Мы с Вами беседовали много раз, и, помнится, не было случая, чтобы я как-то колебался, отвечая: на подавляющее большинство Ваших вопросов я всегда готов был дать прямой ответ, удовлетворяющий и Вас, и меня. Но вот проблема Чечни… Вместе с многими уважаемыми и безупречно честными людьми (о которых Вы только что упомянули) я всячески протестовал против насилия в Чечне и подписал «по нарастающей» несколько писем и телеграмм. Сначала о том, чтобы вообще войска в Чечню не вводились, чтобы все проблемы решались путем переговоров. Затем – когда войска все-таки были введены, я заклинал власть имущих не наносить бомбовых ударов по Грозному, свести к минимуму страдания невинных. Когда бомбовые удары начали наноситься, я умолял их не идти на штурм Грозного, потому что сегодня штурм города означает превращение его в руины… Потом я перестал подписывать какие-либо телеграммы и письма: стало ясно, что они не действуют и, скорее всего, вообще неспособны возыметь никакого действия.

– Борис Натанович, Вас не коробит сама постановка вопроса: УМОЛЯТЬ власть о чем-то? Даровать ли свободу или не отнимать ее, бомбить территорию собственной страны или смилостивиться…

– Слова «умоляем» в наших телеграммах не было, было слово «требуем», но по сути-то мы именно умоляли – просили, заклинали, взывали к разуму и гуманности. Так уж у нас повелось: когда интеллигент обращается к власти, любое требование его есть не более чем покорнейшая просьба. Но вернемся к основной теме. Война – ужасна. Война всегда была ужасна, а сегодня, когда так много фантастически страшных средств уничтожения и уродования человеков, она фантастически ужасна и отвратительна. Любая война – справедливая или нет, захватническая или оборонительная, вынужденная или затеянная сознательно. Ведь ужасно любое убийство – будь это убийство в корыстных целях или совершаемое в порядке защиты слабого и униженного. У войны (я допускаю это), как у любого убийства, может быть благородная цель, но сама война – это всегда грязь, боль, мерзость и растление души. Поэтому и чеченская война уродлива и омерзительна, и никаких других чувств у нормального человека она вызывать не может. Если правда, что генерал Рохлин отказался от звания Героя России, я снимаю шляпу перед ним: он настоящий человек, он даже в аду войны сумел сохранить честь, разум, просто нормальное видение мира. Очень трудно сохранить нормальное видение мира, когда глаза залиты кровью. Его солдаты, выполняя приказ, умирают, и убивают, и разрушают, но у него хватает человечности относиться ко всему происходящему как к страшному, но непреодолимому злу, и он вовсе не намерен видеть во всем этом нечто героическое. Наиболее (а может быть – единственно) правильное отношение вояки-профессионала к своему делу: тяжелая, опасная, порою грязная работа. И не более того.

– Наверное, главный вопрос, который задают себе многие, – ЗАЧЕМ понадобилась чеченская авантюра? у Вас есть разумное объяснение?

– Если отвлечься от эмоций (а мы обязаны это сделать, если хотим анализировать некие политические события, иначе нам останется только ломать руки и плакать о мертвых и обездоленных), то, рассуждая холодно и рационально, мы придем к вопросу: неизбежно все происшедшее – или нет? Возможно ли было политическое, несиловое решение проблемы? Да и была ли проблема? Не выдуман ли «чеченский кризис» жесткими и жестокими политиками, зациклившимися на проблемах суверенитета? Не знаю. Нет информации! Действительно ли неоднократные попытки договориться с Дудаевым наталкивались на тупое и непреклонное нежелание компромисса? И были ли эти попытки действительно настойчивыми и неоднократными? И, главное, – что думает обо всем этом большинство чеченского народа? Может быть, они, как и прибалты, в большинстве своем хотят жить отдельно? Согласитесь, это разница: господин Дудаев объявляет суверенную Чечню – или это делает большинство чеченского народа. За что воюет сегодняшний ополченец: за свободу Чечни? Или за то, чтобы им, как и прежде, управлял именно и лично господин Дудаев? Или он воюет просто потому, что раздался клич: «Чужие солдаты на твоей земле!» – и он взял в руки автомат, не давая себе труда подумать, да и времени не имея разобраться, зачем на самом деле пришли на его землю солдаты – лишить его свободы или, наоборот, освободить его от властного, жестокого и честолюбивого генерала?

Ни на один из этих вопросов нет у меня достоверного ответа, и остается только строить гипотезы. Если это было затеяно в целях удовлетворения чьих-то политических амбиций, значит, в Чечне совершено обычное преступление против человечества, оправданий не имеющее, – что, впрочем, для России не в новинку. Но если все дело в том, что Дудаев, прекрасно понимая (в отличие от наших власть предержащих), во что выльется военная акция, занимался политическим шантажом – требовал выделения Чечни в самостоятельное государство, нарушая все конституционные принципы и законы, тогда дилемма проста: либо мы придерживаемся принципа единства Российского государства – либо мы готовы его раздать, промотать, разбазарить и, уступив один раз, уступим затем еще, и еще, и еще… И дело тут не только и не столько в том, что мы все такие уж державники и государственники, убивать готовые за всякую попытку «самоопределения вплоть до отделения». В конце концов, что мне Чечня и что я Чечне? Ужели так уж друг без друга не проживем? Да пусть они идут на все четыре стороны!.. Трагичность и опасность ситуации в том, что, уступив именно Дудаеву, мы бы создали страшный прецедент: любой энергичный и бесшабашный политический авантюрист, тем или иным способом пришедший к власти в любой российской губернии, отныне получал бы некое право при желании поставить всю страну на грань кризиса. Для этого достаточно ему было готовности идти на риск, владения искусством политической демагогии и умения говорить красивые слова о независимости. Смеет ли власть допустить подобное? Снова разрывы экономических связей, снова политическая лихорадка, государственный терроризм, тысячи беженцев? Согласитесь, такого прецедента создавать нельзя. Но тогда – если верна именно эта гипотеза – у происшедшего появляется известная логика. Война, оставаясь, как и прежде, отвратительной, в этом случае получает какой-то все-таки смысл, как альтернатива мучительному и неуправляемому распаду страны.