Борис Вишневский - Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда

– Когда-то Вы говорили мне, что самое удивительное в герое «Трудно быть богом» благородном доне Румате то, что он обнажает меч и идет крошить мерзавцев в мелкий порошок на последней странице книги, а не на первой – как хотелось бы читателю…

– С Руматой как раз все ясно: он испытал сильнейший нравственный шок, после которого был отправлен на Землю и бродит там по лесам. Да, он вылечился, но по сути дела – переболел тяжелейшей болезнью… Но нынешний молодой человек, а особенно – молодой человек с тоталитарной психологией не видит здесь никакой нравственной проблемы вообще. Он воспитан в традиции, что добро должно быть с кулаками. Убить врага – почетно, убить негодяя, мерзавца, убийцу – почетно. Помните, как тот же Румата мечтает иногда уподобиться профессиональному бунтовщику Арате Горбатому, прошедшему все круги ада и получившему почетное право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей? Все это, конечно, – отрыжка тоталитарного сознания. Когда у человека есть цель, во имя которой ему разрешается делать ВСЕ, – вот это и есть тоталитарное сознание. Если ты действуешь во имя благородной цели – все дозволено. С точки зрения христианской морали это отвратительно. Хотя и сами христиане, точнее – христианская церковь этим грешила: когда во имя истинной веры в Христа убивали инакомыслящих и сжигали еретиков на кострах, нарушая одну из десяти заповедей во имя другой.

– Правда, за 300 лет существования испанской инквизиции во имя истинной веры было уничтожено несколько тысяч человек – столько, сколько 60 лет назад в нашей стране уничтожали за год во имя другой веры, которая тоже почиталась истинной и не подвергаемой сомнению…

– Все это так. Но, возвращаясь к нашему разговору, – мне кажется, что писатели, исповедующие нравственность такого рода, не есть настоящие писатели. И дело здесь даже не в нравственности – хромает эстетика, нарушается чувство меры. Нарушен важнейший эстетический принцип: «Соразмеряй!» Начав убивать, они уже не умеют остановиться. И тогда по всем законам эстетики трагическое трансформируется у них в комическое. Читатель перестает сопереживать героям или жертвам, читатель начинает считать трупы, и когда очередной взорванный автобус с негодяями валится под обрыв – вместо того чтобы ужасаться трагедии или радоваться победе добра, я принимаюсь хохотать: так, вот и еще пятьдесят человек вписано в мартиролог! Впрочем, пусть будут и такие книжки. Есть, правда, точка зрения, что тексты такого вида вредят морали, формируют поколение людей с привычкой к насилию, – однако никто еще никогда и никому не доказал, что чтение безнравственных книг приводит к падению нравственности. С той же мерой убедительности можно доказывать, что такое чтение вызывает как раз благодетельное пресыщение, позволяет разрядить агрессивный потенциал, и человек после прочтения становится, наоборот, лучше и чище. В конце концов, я не вижу принципиальной разницы между такими книгами и каким-нибудь фильмом «Иван Никулин – русский матрос», где фашистов, безликих и неотличимо поганых, косят ротами и батальонами под радостный смех зрительного зала.

– Однако видимое большинство литературы при недавнем тоталитарном строе все же представляло не жанр «огня и меча», который объективно вполне соответствовал тоталитарной морали, а другой – куда более «христианский». А стоило тоталитаризму уйти в прошлое – и при демократии небывалой популярностью стала пользоваться литература, казалось бы, куда более подходящая для ушедшей эпохи…

– Господи, хоть вы-то не повторяйте этих благоглупостей! Эта литература не «стала популярной», она всегда БЫЛА популярной, уверяю вас! Если бы ее печатали в пятидесятые или шестидесятые годы – точно так же малоквалифицированный читатель обжирался бы ею, пока бы не надоело. Сегодня она появилась и заняла ту нишу читательских потребностей, которая всегда существовала раньше, только загорожена была ржавыми решетками тоталитаризма. Сломали решетку – и ниша тут же заполнилась. Точно то же самое произошло с эротикой и порнографией. Сломал бы эту решетку не Горбачев, а Хрущев – ниша заполнилась бы при Хрущеве. Эти ниши не есть нечто создаваемое демократией, они естественны, существуют как виртуальная реальность всегда и суть следствие особенностей мировосприятия среднего человека. Который во всех европеоидных странах устроен так, что требует секса, насилия, «хлеба и зрелищ». Это было всегда, во все века: как только появлялась свобода и умирал какой-нибудь очередной идеологический Савонарола, сразу же соответствующие ниши заполнялись. Это в каком-то смысле печально, если не помнить, что кроме «низменных» ниш всегда существовали и существуют ниши возвышенные, потребность в гуманном, добром, прекрасном, от чего тоталитаризм тоже норовил отгородится во все века. В конце концов, и все Высокое Возрождение тоже было заполнением определенной ниши, по которой тосковало человечество.

– И все-таки почему советское тоталитарное государство не пропагандировало литературу обсуждаемого нами «нордического» типа, с ее героями, беспощадно уничтожающими классового врага?

– Потому что право на насилие было объявлено привилегией этого государства, но не отдельной личности. Героя, разумеется, прощали, если он убивал негодяя, ему давали орден, если уничтоженный негодяй оказывался государственным преступником, – но все-таки самодеятельность одиночек считалась, вообще говоря, недопустимой. Это принципиально отличается от, скажем, американского подхода к тому же вопросу – там именно культ героя-одиночки, восстанавливающего справедливость, сложился за десятилетия и столетия.

– И еще о «фэнтези». Я понимаю Ваше отрицательное к ней отношение, но неужели даже любимый мной «Властелин колец» Толкиена оставляет Вас равнодушным? Этические конструкции, на которых эта эпопея построена, по-моему, очень и очень привлекательны – и очень современны…

– Должен признаться, что Толкиена я так и не прочел до сих пор. А вот «свободное продолжение» Толкиена, сделанное Перумовым, – читать пытался. Не понравилось, о чем Нику я честно и сказал. Не понравилось все то же полное отсутствие сцепления описываемого мира с реальностью. Вот другую книгу Перумова, написанную им вместе со Святославом Логиновым, – «Черная кровь» – я прочел с куда большим удовольствием, хотя она, как мне показалось, не так хороша, как роман самого Логинова «Многорукий бог далайна». «Черная кровь» напомнила мне любимую когда-то «Борьбу за огонь» Жозефа Рони-старшего. Одно время ведь очень модно было писать про доисторических людей – писали и Джек Лондон, и Г.Дж. Уэллс, и ныне совсем забытый д’Обинье…