Оттокар Чернин - В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Возмущение поляков моим поведением в Брест-Литовске было неосновательно еще и по другой причине.

Я никогда не обещал полякам Холма и вообще никогда не указывал никаких точных границ, но если бы я и поступил столь неосторожно, то конечно же польские тонкие политические лидеры ни в коем случае не поверили бы мне, так как им было совершенно точно известно, что установление этих границ ни в малейшей мере не зависит от одной Вены. Если бы Центральным державам было суждено потерпеть поражение, если бы их слово потеряло всякое значение, если бы дело дошло до компромиссного мира, то Берлин все же остался бы сильнейшим из нас двоих и фактически оккупировавшим всю территорию Польши, а в таком случае вопрос был бы, естественно, решен на общей конференции.

Я не раз говорил всем польским лидерам, что от всей души стремлюсь внести в Польшу возможное удовлетворение и конституировать ее в пределах намеченных ею границ – были моменты, когда казалось, что мы вплотную подходим к цели. Но я никогда не скрывал, что мое желание наталкивается на очень серьезные препятствия и что все они, следовательно, зиждутся на очень шаткой основе. Подразделение Галиции на две части определенно затрагивало внутреннюю политику Австрии. Доктор Зейдлер был ее горячим защитником и выразил в коронном совете надежду провести это мероприятие парламентарным путем, несмотря на сопротивление поляков. В следующей главе я буду говорить также и об этом вопросе.

В тесной связи с польским вопросом находился и проект, касающийся Центральных держав.

По весьма веским и вполне понятным причинам Германия очень интересовалась по возможности тесным сближением между ею и нами; мною же всегда руководило желание осуществить эту важную уступку в подходящий момент, дабы, таким образом, компенсировать жертвы, налагаемые на Германию с другой стороны и, таким образом, поощрить идею компромиссного мира.

В первый период моего министерства я еще надеялся добиться пересмотра лондонских постановлений. Как я уже говорил, я надеялся, что Антанта не остановится на предвзятом решении полного уничтожения двуединой монархии. Поэтому-то, полагая, что вопрос о сближении Центральных держав послужит лишь к осложнению наших взаимоотношений с Лондоном и Парижем, и я предпочитал по возможности меньше касаться его. Когда мне затем пришлось признать, что Антанта продолжает упорно настаивать на безусловном разложении двуединой монархии и что заставить ее отказаться от своих предначертаний можно только силой оружия, то я пытался подробно разработать и выяснить предварительные условия осуществления идеи сближения Центральных держав, но мои выводы, заключающие в себе с нашей стороны большие уступки Германии, сохранить втайне, дабы воспользоваться ими в надлежащий момент.

Мои выводы привели меня к убеждению, что новый таможенный союз неприемлем, по крайней мере, на первое время; новый торговый договор желателен, а более тесное объединение армий – сильно сокращенных после войны – безопасно. Я был убежден, что компромиссный мир повлечет за собою разоружение, и поэтому будет иметь большое влияние на значение военных соглашений. Затем, я был также уверен, что заключение мира повлечет за собой новое соотношение сил европейских государств – и, следовательно, те или иные политические или роенные соглашения с Германией не смогут иметь такого значения, как экономические.

Разработка этой программы натолкнулась, однако, на чрезвычайно резкое сопротивление императора; особенно его неудовольствие вызывали проекты военного сближения.

Когда попытки тщательного их рассмотрения были приостановлены ввиду сопротивления короны, я все-таки велел созвать совещание по экономическому вопросу. На это император написал мне письмо, в котором запрещал всякие дальнейшие переговоры. Я ответил мотивированным докладом, в котором подчеркивал необходимость продолжать переговоры.

Таким образом вопрос этот стал «больным». Он отдалил меня от императора. Император не давал разрешения на дальнейшие переговоры; я же, несмотря на это, продолжал вести их. Император знал это, но уже не возвращался к своему запрещению. Между тем громадные претензии германцев страшно отягчили переговоры, так что они продолжались вплоть до моей отставки с большими промежутками и в очень вялом темпе.

После моей отставки император поехал с Бурианом в главную квартиру. Начались Зальцбургские переговоры, которые, по-видимому, велись в более усиленном темпе.

Летом 1917 года мы получили сведения, делавшие предстоящий мир с Россией вполне вероятным. 13 июня 1917 года я получил из одного нейтрального государства отчет, сообщавший:

«Русская пресса, как буржуазная, так и социалистическая, обрисовывает следующее положение вещей.

На фронте и в тылу идут ожесточенные споры по поводу ожидаемого Антантой наступления против Центральных держав. Керенский объезжает фронт, чтобы воодушевлять войска своими речами. Большевики, то есть социал-демократы под предводительством Ленина, в их печати выступают решительными противниками наступления. Но и большая часть меньшевиков, то есть партия Чхеидзе, к которой примыкают два министра, Церетели и Скобелев также высказываются против наступления. Разногласие по этому вопросу является серьезной угрозой единству партии, и без того соблюдаемому с большим трудом. Часть меньшевиков, известных под именем интернационалистов (так как они стремятся к восстановлению Интернационала) или циммервальдистов, и кинтальцев, под предводительством вернувшегося из Америки Троцкого-Бронштейна и вернувшихся из Швейцарии Ларина, Мартова, Мартынова и т. д. далее, стоит в резкой оппозиции большинству партии, как по этому вопросу, так и по вопросу о вступлении меньшевиков в состав Временного правительства.