Владимир Лазарис - Три женщины

Войдя в кабинет Муссолини, Маргарита раньше всего увидела огромные глаза. Потом — бледное лицо с выступающей челюстью. Оно напоминало загрунтованный холст на котором были прочерчены черные линии бровей и усов. А огромные черные глаза излучали грубую мужскую силу, которой как раз и не хватало Маргарите. У нее даже голова закружилась от неожиданно вспыхнувшего желания. А Муссолини продолжал сверлить ее своим «орлиным взором», хотя уже знал, что обладает ею.

Они немного поговорили о Маргаритиной колонке в газете, потом беседа перешла на Ницше. Муссолини не спускал с Маргариты глаз, и она несколько раз сбивалась с мысли, но все же поняла, что товарищ Муссолини не так силен в философии, как ему хотелось бы ей показать, но сделала вид, что ничего не заметила. К большому удовольствию Маргариты, Муссолини попросил ее не уходить из редакции.

Несколько дней спустя после знакомства с Муссолини Маргарита встретила его в концерте и поймала на себе его взгляд, такой же распаленный, грубый и призывный, как при первом знакомстве. Она поняла, что его поверхностные знания философии им не помешают.

Очень скоро Кулишова обратила внимание, что Маргарита совсем не приходит на партийные собрания. Кулишова спросила Турати, что бы это могло значить. Турати не знал, что ей ответить. А те товарищи, которые особенно завидовали богатству Маргариты, начали распускать слухи, будто она порвала с партией. Встретившись с Маргаритой на конференции в Риме, Турати спросил ее, почему она не приходит на партийные собрания.

— Вы же видите, я до сих пор еще немного хромаю после операции, — ответила Маргарита.

Прошло немного времени, и Маргарита снова начала появляться на партийных собраниях, но только когда на них бывал Муссолини. Без него она там откровенно скучала. Она все чаще приходила к нему в кабинет, и они подолгу беседовали на всевозможные политические и философские темы. Скоро редакция газеты перестала быть единственным местом их встреч, и Маргарита приняла все меры предосторожности, чтобы до Чезаре не дошли слухи о ее связи с Муссолини. О ней она рассказала только Аде, и та спросила:

— Кто он такой, этот Муссолини, почему ты его выбрала?

Маргарита на секунду задумалась, улыбнулась и еле слышно пробормотала: «Потому что он — бык».

Поначалу Маргарита видела в Муссолини не только «быка», но и «одного из тех легендарных героев, которые появлялись в заржавелых доспехах на королевском турнире, сбрасывали с лошади гордых рыцарей одного за другим (…) принимали награду (…), а потом, так и не раскрыв своего имени, исчезали в неизвестность» [93] …«одного из тех… неизвестность» — М. Царфатти, стр. 176–177. . Узнав же его ближе, Маргарита увидела в нем не рыцаря, а Савонаролу [94] Савонарола Джироламо (1432–1498) — флорентийский монах, предлагавший религиозно-политические реформы. Был сожжен на костре как еретик. . Не сразу она поняла и то, что Муссолини ненавидит капиталистов из зависти к ним. И власти добивается, чтобы отомстить всему миру за те лишения, которые терпел в детстве.

Много позже Муссолини признался Маргарите, что, хотя он не верит ни в Бога, ни в черта, втайне он все же продал душу дьяволу в обмен на земную власть. Этот мужлан и отталкивал Маргариту, и притягивал, и она, ярая сторонница свободной любви, начала бешено ревновать Муссолини ко всем женщинам. А их у него хватало. Муссолини не скрывал своих отношений с Балабановой. Кроме того, в самый разгар романа с Маргаритой у него были еще две любовницы: русская еврейка Фернанда Островская и австрийская еврейка Ида Дальцер.

В это же время Муссолини познакомился с писательницей Ледой Рафанелли. Когда Рафанелли услышала выступление Муссолини на митинге, посвященном очередной годовщине Парижской коммуны, она сразу оценила в нем пламенного трибуна и написала хвалебную статью. В ответ Муссолини послал ей благодарственную записку с просьбой о встрече. Рафанелли пригласила его к себе домой. Она была крайне удивлена, увидев перед собой вместо пламенного трибуна смущенного синьора в добротной черной паре, с котелком в руках.

Леда Рафанелли была женщиной эксцентричной. Она поехала в Египет и там перешла в мусульманство, а вернувшись в Милан, обставила квартиру в духе «Тысячи и одной ночи», наполнив ее запахом египетских благовоний. Гостей она принимала, возлежа на горе подушек и покуривая кальян. Она верила в переселение душ и говорила, что ее связывают интимные узы с пирамидой Хеопса. Как и ее любовник — художник-футурист, Леда исповедовала анархизм, который у нее преспокойно уживался с исламом.

Пригласив Муссолини сесть и чувствовать себя как дома, Леда принесла на подносе крепчайший турецкий кофе и сразу предупредила, что ее сердце занято. «А я свободен как ветер. Ни жены, ни детей», — сказал Муссолини и предложил ей вместе почитать сначала Ницше, а потом Коран.

Муссолини выпил кофе, походил по затемненной комнате, возбужденный запахом благовоний, духов и томно-жгучим взглядом женщины на подушках, и вдруг разоткровенничался:

«В юности я мечтал стать великим музыкантом или великим писателем, но понял, что из меня не выйдет ни тот, ни другой. Меня пришибла среда, в которой я рос. Но я никогда не сдамся. Вы слышите? Никогда» [95] «В юности я мечтал… Никогда» — Ивон Киркпатрик, «Муссолини» (англ.), «Авон букс», Нью-Йорк, 1964, стр. 53–54 (все последующие цитаты И. Киркпатрик из этой книги). .

Муссолини долго ухаживал за Ледой. Они отправлялись в романтические ночные прогулки, беседовали о высоких материях. Леда очень скоро обратила внимание на непостоянство мнений Муссолини. По ее словам, он был готов разделить любые ее взгляды. Заметила она и его ограниченность, и недостаток знаний. А те, что у него были, он черпал из партийных дискуссий или из бесед с Ледой.

— Я не боюсь выступать перед толпой, — сказал он Леде. — Но толпа должна быть огромной и стоять поодаль, чтобы я не различал лиц.

Муссолини был заворожен умом и красотой Леды Рафанелли, хотел, чтобы она стала и его любовницей, и его духовной наставницей, как Кулишова для Турати. Он написал ей в письме: «Возможно, вы — первая женщина, которая понимает меня» [96] «Возможно… понимает меня» — Л. Ферми, стр. 121. .

Но что бы Муссолини ни писал Леде, как бы ни ухаживал за ней, она не хотела стать его любовницей, и в отчаянии он сменил тактику: начал подробно рассказывать ей о своих романах и многочисленных победах.

— Вот есть у меня сейчас две женщины, — говорил он Леде, — которые от меня без ума, а я их совсем не люблю… Одна ужасно некрасивая, но у нее благородная душа. Другая — красивая, но очень хитрая и настоящая скряга. Как и полагается еврейке.