Вера Флоренская - Моя жизнь

Появилось понятие «нэпман». Помню, мы шли по Арбатской площади. Там было какое-то не то кафе, не то варьете, не то оперетта в летнем саду. Там была лестница широкая на второй этаж, и мы видели, как по ней поднимался человек с брюшком во фраке с белой манишкой. С ним рядом шла молодая женщина в длинном шелковом платье в мехах. Леня мне сказал: «Смотри, нэпман!» С тех пор, когда говорят «нэпман», я представляю себе эту картину, потому что тогда фраки и длинные платья мы видели только в кинофильмах, где «буржуазия разлагается». Растаскивали государство кто как мог. Но и борьба была жестокой. Нашего дальнего родственника, мы его не знали, расстреляли за спекуляцию квартирами, тело отдали жене для похорон. Коммунисты стремились выходить из партии. Но жить стало легче.

Мы с Леней тоже стали лучше питаться. Трахтенберг устроил сначала Леню в ВСНХ секретарем какой-то комиссии, кажется, по организации трестов. Через несколько месяцев Леня ушел оттуда, потому что не оставалось времени на занятия в университете, и поступил ночным сторожем в какое-то акционерное общество. Но денег не хватало, и я поступила в ВСНХ, в отдел экономики и промышленности. Как мне представлялся ВСНХ? Высший совет народного хозяйства помещался в Деловом доме на тогдашней Варваринской площади. Он и сейчас там стоит. Основательное серое здание. Внутри остатки роскоши! Высокие потолки, огромные кабинеты, роскошная мебель, кожаные зеленые кресла, огромные, в которых утопаешь. Огромные письменные столы, на окнах тяжелые портьеры. Все это темновато, грязновато. ВСНХ сотрудники расшифровывали так: «Всесильный Саакянц Николай Христофорович». Это был армянин очень красивый, в гимнастерке и в роскошных сапогах. Очень живой. В его руках были все материальные ценности этого учреждения. Однажды я попала в его отдел АХО (административно-хозяйственный отдел). Боже, что я там увидела! Я попала в миниатюрный рай. Там в большой комнате за маленькими красивыми столиками сидели девушки армянки, одна красивее и моложе другой. Как они были причесаны! Какие на них были кофточки! Какие они были сытые, веселые, доброжелательные! С каким веселым недоумением они смотрели на меня. Это был совсем другой мир, несколько причастный к НЭПу. Больше я туда не ходила. В отделе же экономики и промышленности у Трахтенберга работали солидные экономисты – ученые. Сколько помню, все евреи, Гинцбург, Сабсович, Френкель, Гольде. Говорили, что все они меньшевики. Впоследствии все они были арестованы, и судьбу их не знаю.

Мои обязанности были «входящие – исходящие», писать протоколы заседаний, отмечать явку сотрудников на работу. На работу я одна приходила вовремя, брала лист бумаги, расписывалась за всех разными почерками и относила лист в канцелярию. Сотрудники быстро обнаглели и начали приходить на целый час позже, пока не пришел однажды Трахтенберг вовремя и все это обнаружил. Мне попало. Что было потом, не помню. Словом, я трудилась на канцелярском поприще, училась в университете, была страшно занята, но я бы сказала, не очень-то глубоко осознавала то, что происходит (все события: политические, экономические и так далее – воспринимались очень уж как-то с личных позиций). Леня в это же время был секретарем при кафедре гражданского права (или истории права), очень много занимался по ночам, работал в каком-то акционерном обществе там, где сейчас гостиница «Москва». Он воспринимал все происходящее с несколько более общих позиций, и все-таки повседневные заботы, беготня заслоняли собой огромность происходивших событий. В акционерном обществе ночным сторожем работал молодой красивый поляк без паспорта, видимо, скрывавшийся белый офицер. Тогда было проще с наймом на работу, не помню, были ли отделы кадров. Этот человек занимался валютными спекуляциями. Когда уехали Трахтенберги за границу, мы жили в их квартире в Шереметьевском переулке. Трахтенберг поручил Лене получаемую этим поляком зарплату в совзнаках переводить то ли в червонцы, то ли в иностранную валюту, то есть в твердую, т. к. совзнаки падали с невероятной скоростью. Если Леня почему-либо не успевал отдавать деньги этому поляку в тот же день, Трахтенберг терял большую сумму, и Лене приходилось объясняться с Трахтенбергом. Правда, это было только один раз, и то по болезни этого поляка.

Я работала в ВСНХ, к вечеру очень уставала, так как, как потом выяснилось, у меня был туберкулез. Однако ходила на вечерние занятия в университет. Вечером вели занятия аспиранты, вообще молодежь, экзамены сдавали кое-как. Леня же занимался очень много. Встречался с разными интеллигентными учеными. Помню, как он часто ходил к профессору Ильину. Наш приятель Б. А. Патушинский, тоже ассистент, юрист, ходил вместе с Леней. Этот Ильин им говорил: «Я убежденный интеллигент, но почему-то мои любимые ученики всегда евреи». Гессен, Фиолетов приехали из Томска. Буржуазная профессура была в полной растерянности – они понимали, что делать им тут нечего, их неокантианская философия неуместна. Поэтому однажды нас пригласил к себе Гессен в свою московскую квартиру. Там собрались все его любимые по Томску студенты (все уже перебрались в Москву). Сергей Иосифович сказал, что позвал нас, чтобы проститься с нами, что он понимает, что ему в Москве делать нечего и рано или поздно он лишится работы, а может быть, с ним будет что-нибудь и хуже. Поэтому он решил нелегально перебраться через границу со всей семьей. Он пожелал всем всего хорошего, сказал, что будущее за нашим поколением. Словом, прощание было очень тяжелым. Через несколько дней он с женой и двумя детьми перебрался где-то в Финляндии через границу. Впоследствии он работал в Праге в философском журнале «Логос» [44] Периодическое издание «Логос: международный ежегодник по философии культуры» выходило в Петербурге и Москве в 1910–1914 гг. Его создали российские (С. Гессен, Ф. Степун, H. Бубнов) и немецкие (Р. Кронер, Г. Мелис) философы. В Праге в 1925 г. вышел один выпуск под ред. С. И. Гессена, Ф. А. Степуна, Б. В. Яковенко. . В университете в основном были все старые дореволюционные профессора. Они не могли преподавать «Азбуку коммунизма» Бухарина, а старая наука теперь не годилась. Ленин быстро нашел выход: он велел снабдить их деньгами, разъяснить, что им здесь нечего путаться под ногами, и предложил выехать за границу. Так выехали или, вернее, были высланы Фиолетов, Ильин, все профессора с громкими именами, главным образом философы.

Кроме служебных и учебных дел было много и других хлопот. Мы успевали ходить в театры. Мы были на всех постановках всех студий. Первый спектакль, который мы видели, был «Царь Эдип» Софокла [45] Вероятно, речь идет о спектакле «Эдип-царь» Опытно-героического театра (1921–1923). Постановкой трагедии Софокла театр открылся 3 октября 1921 г. . Постановка, я была до недавнего времени уверена, что Шкловского, но Мацкин сказал, что Шкловский никогда не ставил пьесы и что в истории театра этой постановки нет ни в Театральной энциклопедии, ни в исторических работах по театру. Видимо, это было что-то не очень выдающееся, раз так основательно забыто. Спектакль шел в Колонном зале Дома союзов. На сцене был постамент, вокруг которого была небольшая площадка, где помещался греческий хор. Все действие происходило на верхней маленькой площадке. Хор вторил снизу. Все действующие лица были на котурнах. Головные уборы состояли из черных и белых лент, ничего, кроме черного и белого. Имен актеров я не помню. На нас этот спектакль произвел большое впечатление и запомнился на всю жизнь.