Амшей Нюренберг - Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Думаю, что не преувеличу, если скажу: ни одна бригада поэтов, даже очень талантливых, не могла бы заменить одного Маяковского.

Работоспособность его казалась мне беспримерной. Трудно передать удивление и восторг, какие я испытывал, наблюдая деятельность своего «РОСТАвского» руководителя. Обычно я усаживался в углу кабинета, заваленного плакатами и газетным срывом, и с нескрываемой жадностью смотрел на движения и мимику Маяковского.

Поэт сидит за старым столом, на ветхом венском стуле. На нем расстегнутый ватный пиджак с меховым воротником. На голове добротная каракулевая шапка, сдвинутая на затылок, и кремовое шерстяное кашне. Крепко и смело вылепленное смуглое лицо окутано табачным дымом. В большой мускулистой руке прыгает карандаш. Поэт придумывает темы для будущих «Окон РОСТА». Десять, пятнадцать — сколько нужно. В каждой — от четырех до тридцати строк. Тексты «Окон» Маяковский писал с непостижимой быстротой: за час бывал готов десяток сложных рифмованных тем. Мне это казалось чудом. Написав, он раздавал темы художникам: Черемныху — сатирические, Ивану Малютину и мне — юмористические и эпические. Себе он оставлял темы героические.

Бывали случаи, когда тем не хватало. Тогда Маяковский хватал газету и, на минуту погрузившись в нее, находил новые темы. Так было, когда он нашел для меня индусскую тему: «Взгляд киньте, что делается в Индии». Меня, помню, поразили шлифовка фразы на лету и необычность рифмы. Тема случайно не была мной использована. Я ее позднее нашел затерявшейся среди старых бумаг и передал в музей Маяковского.

Ежедневно в десять часов утра работники РОСТА собирались вокруг Маяковского: грузный, молчаливый и трудолюбивый Черемных, веселый балагур Малютин и я. Иногда приходили Левин и Лавинский.

Маяковский принимал нашу работу на ходу. Мнение свое высказывал резко и откровенно, смягчал свои слова только тогда, когда перед ним были плакаты Черемныха. Поэт очень высоко ставил все то, что делал этот мастер карикатуры, и многому научился у него.

Малютин и я часто наблюдали, как Маяковский, заимствуя у Черемныха те или другие образы, стремился их по-своему передать. Маяковский и не скрывал этого.

— Это я под влиянием Михал Михалыча сделал, — откровенно говорил он.

Малютина Маяковский любил и ценил, как художника щедрого, настоящего смеха. Часто, рассматривая его плакаты, Маяковский повторял:

— Здорово, Малютин. Очень смешно и очень хорошо! Браво! Поэту нравилась малютинская страсть ко всему новому в искусстве. Малютин в то время сильно увлекался творчеством Сезанна и некоторые «осезаненные» плакаты свои подписывал: «Иван Малютин а ля Сезанн».

Сам Маяковский работал над «Окнами» с виртуозностью, только ему одному присущей. Иногда он делал углем контур, а Л. Ю. Брик заливала рисунок краской.

Узнав из газет, что в Москве отмечено несколько случаев тяжелого желудочного заболевания и что источником инфекции является продаваемый на улицах в неопрятной посуде квас, Маяковский немедленно написал для плаката предупредительный текст:

Однажды на жарком диспуте о путях советской живописи я настолько увлекся страстным спором, что забыл о ждущей меня дома срочной работе. Была уже полночь, когда я вернулся в свою холодную комнату. Надо было приготовить ужин и написать около двадцати пяти листов (составлявших три «Окна»). Я одновременно ел, дремал и работал.

К утру работа была окончена. Быстро свернув еще сырые плакаты, я устремился в РОСТА. На Сухаревской башне часы показывали ровно двенадцать. Итак, я опоздал на целых два часа. Я знал, что Маяковский мне этого не простит.

— Маленько опоздал… — сказал я подчеркнуто мягко, кладя на его стол плакаты. — Нехорошо… Сознаю.

Маяковский мрачно молчал.

— Я плохо себя чувствую, — безуспешно пытался я смягчить его гнев, — я, очевидно, болен…

Наконец Маяковский заговорил:

— Вам, Нюренберг, разумеется, разрешается болеть… Вы могли даже умереть — это ваше личное дело. Но плакаты должны быть здесь к десяти часам утра. — Взглянув на меня, он усмехнулся и полушепотом добавил: — Ладно, Нюренберг, на первый раз прощаю. Деньги нужны? Устрою. Ждем кассира. Не уходите.

В РОСТА деньги выплачивали два раза в месяц. В кассу мы приходили с мешками, так как получка иногда представляла объемистую и довольно увесистую кучу бумажек.

Получив деньги, мы отправлялись на Сухарев рынок, где у мешочников можно было достать муки, украинского сала, махорки.

28 декабря 1921 года после приема наших плакатов Маяковский, сверкая глазами, торжественно заявил:

— Друзья, начальство РОСТА за нашу работоспособность и энтузиазм решило нас наградить новогодним пайком. Каждый из нас получит восемь кило конины и десять кило мороженых яблок. Завтра в 11 часов дня вы должны прийти с санками и тарой на Никольскую, 14. Во дворе увидите вывеску: Продуктовая база РОСТА. Вас там будут ждать. Не опаздывайте. Все. И, улыбаясь, с комической серьезностью добавил:

— Не набрасывайтесь на паек. Умейте себя вести прилично и достойно.

Новый год мы встречали достойно и весело. И сытно.

По вечерам часто собирались у Осмеркина. В его большую и светлую комнату приходили Кончаловский, Лентулов, Малютин. Маяковский появлялся редко. С его приходом вечеринки стремительно превращались в бурные диспуты.

Поэт торжественно усаживался в качалку и, ритмично покачиваясь, снисходительно спокойно начинал:

— Все натюрмортите и пейзажите… валяйте, валяйте…

Мы настораживались.

— Конечно, все это для фронта и для Донбасса. Вот обрадуете бойцов и шахтеров. Спасибо скажут. Утешили москвичи. Дай им бог здоровья…

Лицо Осмеркина делалось бурым.

— Вы хотите запретить живопись? — спрашивал он, еле сдерживая свое раздражение.

— Да, да, я ее запрещаю, товарищ Осмеркин.

— Вы бы всех загнали в РОСТА…

— И загоню!

— Тоскливо станет…

— Да, натюрмортистам и пейзажистам будет невесело.

Спор явно приближался к ссоре. Чтобы отвлечь внимание спорящих, жена Осмеркина приносила огромный, покрытый копотью чайник с бледным морковным чаем и блюдо с тощими, серыми лепешками. Пожевав лепешку, Маяковский морщился и ядовито бросал:

— Вкусно, как ваша станковая живопись.

Иногда к себе в гости приглашал член «Бубнового Валета», талантливый живописец — Куприн. Человек, умевший умно бороться с наседавшей на него тяжелой нуждой. Чтобы отвлечься от этой утомительной борьбы, он, кроме живописи, занимался музыкой.

Он сам построил домашний орган и играл нам на нем свои этюды. Часто спрашивал заинтересованно и недоуменно: