Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Он точно так же был убежден в этом и весной – летом 1944-го, когда в гимнастерке, с шинелью, скатанной в кольцо и перекинутой через плечо, с ППШ на груди или за плечом шел по дорогам северо-восточной Белоруссии. Он был в хорошем настроении: 6 июня американцы, англичане и канадцы успешно высадились в Нормандии, началось освобождение Франции, и Мур читал последние известия с “захватывающим вниманием и интересом”, “чрезвычайно” радовался успехам союзников.

“История повторяется. И Ж.Ромэн, и Дюамель, и Селин тоже были простыми солдатами, и это меня подбодряет”, – написал Мур в своей последней открытке, отправленной в Москву на адрес Елизаветы Яковлевны Эфрон. Мур ни за что не поверил бы, что она последняя. Его, конечно, могут ранить. Но не убьют, это точно: “Я абсолютно уверен в том, что моя звезда вынесет меня невредимым из этой войны, и успех придет обязательно; я верю в свою судьбу, которая мне сулит в будущем очень много хорошего” 12751276, – писал он Але в середине июня. Прежде он не раз возвращался к теме их будущей встречи. Я вернусь. Ты вернешься. Мы встретимся, встретимся непременно. И когда-нибудь должны выпустить отца, вспомнить о его заслугах перед Советским Союзом…

Наконец, Мур давно ждал встречи с Митей Сеземаном. Порой он даже разговаривал с ним – как с воображаемым собеседником, представлял, как они вместе шутят, смеются. В письме, которое Дмитрий Васильевич получит только полвека спустя, Мур пишет: “А теперь говорю тебе: «Пока, старик». Как бы ни было, мы в конце концов встретимся. Верь в будущее – оно наше”. 1277

Мур привык ждать встречи, думать о ней. С 27 августа 1939-го ждал Алю, с 10 октября 1939-го – ждал отца. С осени 1942-го – Митю. Оптимист Мур был уверен, что встреча их неизбежна. “Пусть этот Новый Год станет годом нашей победы, годом нашей встречи, решающим годом в нашей жизни”, – желал он Але 1 января 1943-го. Но решающим годом стал для него 1944-й.

Лет за десять до этого, в начале тридцатых, поэт Александр Кочетков собирался ехать из Ставрополя в Москву. Но жена почему-то задержала его. Кочетков остался, уступил жене. Поезд, на котором он должен был ехать, сошел с рельсов. Было много жертв. Друзья считали поэта погибшим. Этому несостоявшемуся путешествию и посвящена “Баллада о прокуренном вагоне”, опубликованная только в 1966 году усилиями Льва Озерова. Поэт остался жив, а лирический герой, отправившись в путешествие, гибнет.

“Нашей роте было приказано овладеть небольшой, но очень выгодной высоткой перед деревней Друйка”, – рассказывал командир взвода младший лейтенант Храмцевич, хорошо запомнивший этот бой. Немецкие окопы накрыла советская артиллерия, да так, что бойцам показалось, будто атака окажется легкой. Вряд ли в окопах осталось что-то живое. Однако немцы умели хорошо укрываться от убийственного русского артиллерийского огня на Восточном фронте так же, как от сокрушительных американских бомбежек в Италии и Франции. Как только советские автоматчики поднялись из невысокого кустарника и пошли в бой, их встретил плотный пулеметный и автоматный огонь: “Мы залегли – кто где мог: в воронках от снарядов, в любом углублении. Два раза опять поднимались в атаку – и снова залегали, пробежав несколько метров вперед” 1278, – вспоминал Храмцевич. Только после третьей атаки деревню Друйка смогли взять. Полк потерял убитыми 14 человек, в том числе четырех офицеров и санитарку медсанроты Веру Цельникову. Убитых похоронили у соседней деревни Коковщина. Раненых было 38. Их выносили из боя носильщик медсанроты Андрей Беляев и девушки-санитарки: Вера Бородач, Екатерина Матвеева, Елена Никитина. Кто-то из них помог добраться до медпункта полка и раненному во время одной из атак Георгию Эфрону. А может быть, ранение не было тяжелым и он сам добрался до медпункта. Этого мы уже никогда не узнаем. Определенно известно одно: красноармеец Эфрон Г.С. убыл “на излечение в 183-й медсанбат по ранению”. Этот дивизионный медсанбат размещался тогда в деревне Шнурки, но Мур туда так и не попал. Его следы теряются.

Несколько лет назад писатель Виктор Сенча сумел с максимальной точностью и достоверностью реконструировать, что могло произойти с Эфроном. Он обратил внимание, что раненых с передовой обычно увозят не по одному, а небольшими партиями. И, что интересно, в тот же день пропало без вести еще четверо. Помимо Георгия, это красноармейцы Латып Абилкаиров, Василий Дробозин, Туйлубек Колдубеков, Николай Угнич. Трое – уже взрослые мужики под сорок лет или даже за сорок (Угнич). Василию Дробозину, как и Эфрону, девятнадцать, но он уже успел повоевать и даже был представлен к медали “За отвагу”. Возможно, их эвакуировали вместе. Вез раненых не гужевой санитарный обоз, а, видимо, автомобиль. В тот день дивизионный медсанбат вывозил раненых с передовой, используя порожние грузовики: грузовик подвозил на передовую боеприпасы, а обратно возвращался не порожняком – в кузове машины увозили раненых.

День 7 июля был солнечным, чем и воспользовалась немецкая авиация. Немцы обстреливали и бомбили не только атакующие советские части, но даже их тыловые коммуникации. Во время операции “Багратион” у советских летчиков было полное господство в воздухе, численный перевес в истребителях, бомбардировщиках, штурмовиках был подавляющим. Но в тот несчастный день именно на этом участке фронта советских самолетов почему-то не оказалось.

Сколько написано об ужасе атаки с воздуха… Но лучше всего сказано поэтом, которого Мур лишь однажды упоминает в своем дневнике.

Вероятнее всего, грузовик с ранеными был атакован немецким пикировщиком или штурмовиком. Случилось это, как предполагает Виктор Сенча, на полпути между передовой и 183-м медсанбатом. После прямого попадания бомбы должен был взорваться и бак с горючим. Машина превратилась в огромный факел.

Вспышка пламени была не только последним, но и первым, что, должно быть, увидел в своей жизни Мур. Цветаева писала, будто “в самую секунду его рождения на полу возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени”. Вся жизнь между двумя взрывами. Появился из огня и ушел в огонь.

Вскоре после взятия Друйки советское наступление приостановилось на две недели: немцы перебросили против 6-й Гвардейской армии подкрепления. Возобновится наступление лишь в двадцатых числах, а полуразрушенный Даугавпилс возьмут войска соседнего 2-го Прибалтийского фронта 27 июля. Москва салютует им двадцатью залпами из 224-х орудий.