Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Реально существовавшие названия, вроде «Слёзы комсомолки», «Сучьего потроха» и «Поцелуя тёти Клавы», очень специфичны и, к сожалению, малопонятны для иностранцев. Упоминаемые в поэме «Москва — Петушки», они резко отличаются от тех, которые вкушали сильные мира сего. И, разумеется, непредставимо далеки от тех наполненных вином бутылок, что стояли на столе у Иосифа Сталина, как от нас туманность Андромеды. Называть напитками то, что пил герой Венедикта Ерофеева Веничка, будет кощунством по отношению к виноделам. Это то же самое, как делать из комара певчую птаху. Во всех словарях русского языка эта сотворённая наспех амброзия обозначена широким и расплывчатым по смыслу понятием — бухало или бухло. Оно, это бухало-бухло (оно же — пойло, султыга, телогрейка, хлёбово, выпиванто, керосин, горючее), появилось на божий свет, на радость загульным алкашам, как плод их изощрённого ума, едва функционирующего при почти пустых карманах.

Подобное снадобье настолько специфично, что вряд ли имеется что-то подобное в других странах. Изысканной и невиданной роскошью предстаёт на его фоне коктейль «Мохито», собственноручно составленный Эрнестом Хемингуэем из унции убойной крепости белого рома, шести листиков мяты, сока одного лайма, двух чайных ложек коричневого сахара и трёх унций шампанского. Как говорят: комментарии излишни. Остаётся только позавидовать!

В Советском Союзе народ в своей массе покупал в магазинах питьё позабористее и подешевле. По этому поводу высказался другой видный представитель самиздатовской литературы — прозаик, драматург, поэт и философ Юрий Витальевич Мамлеев, писатель-метафизик, сумевший, по его словам, «перепонять» реальность. Он стал со временем общепризнанным, с мировой известностью писателем, как и его товарищ по литературным сходкам в московских квартирах Венедикт Ерофеев.

Вот о чём вспомнил Юрий Мамлеев незадолго перед смертью: «Рабочие, “простые люди” не устраивали революции против советской власти, они просто пили. Это было их ответом на господствующую идеологию марксизма-ленинизма и на то, что из этой идеологии получилось» 7. Что касается творческой интеллигенции, вино делало её общение более раскованным, содействовало раскрытию душ.

Юрий Мамлеев как писатель-метафизик обращается к романтическим штампам, переводя факт бытового пьянства в поэтический ряд: «Алкоголь связывал тогда всех нас. Головин (Евгений Всеволодович Головин [343], поэт, переводчик Рембо и русский алхимик. — А. С.) говорил, что сразу после первой рюмки вина (пусть “вино” будет обобщающим словом) что-то расцветает в его сознании, пылает нетленный огонь, и в памяти восходят все самые потаённые, значительные мысли, напевы, стихи, озарения. Именно озарения. И этот вдруг создавшийся цветок можно было дарить каждому, способному внимать. А главное — ещё рождался подтекст, намёк на нечто невыразимое. Естественно, такое воздействие вина придавало общению новый, благодатный уровень. Но, разумеется, такого рода общение никогда не переходило в бессмысленное пьянство» 8.

Здесь Юрий Витальевич явно лукавит. Или путает давние внешние события со своими тогдашними впечатлениями и переживаниями. Подобная аберрация памяти часто встречается у людей с развитым художественным воображением.

В молодости Юрий Мамлеев трезвенником не был. Сухой закон неукоснительно соблюдал уже в достаточно зрелом возрасте. А тогда, в конце 1960-х годов, Юрий Витальевич с Венедиктом Васильевичем однажды устроили даже не затяжную попойку с долгими разговорами, а настоящий водочный марафон с желанием узнать, кто кого перепьёт. Не будь рядом с ними Марии Александровны, жены Мамлеева, это питьё в запуски закончилось бы плачевным исходом — не останови она истошным криком в начале забега вошедших в раж молодых людей 9.

Тут я остановлюсь. Пропаганда алкоголя и его апологетов не входит в мою задачу. Перейду непосредственно к автору поэмы «Москва — Петушки». От фимиама, который воскуряли ему экзальтированные поклонницы, у Венедикта Ерофеева першило в горле и слезились глаза. Он пытался в этих случаях отшутиться. А что ему ещё оставалось делать, когда девушки буквально немели и впадали в транс, глядя на него?

Вообще-то по характеру Венедикт Васильевич был не деятель, а наблюдатель. Его невозможно представить во главе какого-нибудь протестного движения или что-то выкрикивающим в шеренге демонстрантов с транспарантом в руках. Совсем сюрреалистической показалась бы ему картина, изображающая его на коне с шашкой наголо, или в виде памятника, или возвышающимся над толпой на Красной площади, до которой герой его поэмы, надо заметить, почти добрался себе на погибель. Он был убит в подъезде дома, судя по всему, где-то неподалёку от ГУМа.

Стоящим на трибуне мавзолея видел себя его коллега и антипод Эдуард Вениаминович Лимонов [344], который, торопясь и глотая слова, пафосно рассказывал об этой выстраданной в своих снах юношеской мечте приятелям в Нью-Йорке во время жарких политических дискуссий на Брайтон-Бич. И очень сердился, когда приятели смеялись, думая по своей наивности, что он так нелепо и пошло шутит. Ведь Лимонов уверовал в свою миссию вождя великой страны, что помогало ему смириться со всякими жизненными неурядицами и вообще с человечеством, которое он всеми силами пытался приспособить к самому себе. Тут ничего не поделаешь. У писателей и художников свои закидоны и приветы. Для читателей и зрителей их чудачества, как правило, в радость и удовольствие.

В чём в чём, а в иронии и чувстве сногсшибательного сарказма в прямом смысле этого слова Эдуарду Лимонову равных не было. При нём даже Жванецкий тушевался и отходил в сторону.

Я вспоминаю открытие выставки художника Вильяма Петровича Бруя, ныне жителя Нормандии и нашего общего с Лимоновым товарища. Это событие произошло несколько лет назад в московском Музее современного искусства. Людей на открытие собралось немало. Среди них Эдуард Лимонов узнал приехавшую из Франции Киру Сапгир и нашего соотечественника Славу Лёна [345], приятеля Венедикта Ерофеева, который незадолго перед этим вернисажем сломал ногу и был на костылях. Увидев старых знакомых, он широко улыбнулся и громким голосом, разделяя слоги, прокричал, как командующий военным парадом на Красной площади: «Здравствуйте, призраки!»

Как свидетельствует история, простые смертные могут спать спокойно до тех пор, пока власть художников и писателей ограничивается пространством искусства и литературы. Не забудем, что Иосиф Сталин начинал как стихотворец и был уже в юном возрасте замечен, грузинской литературной общественностью. А про акварелиста, не принятого в Венскую академию художеств, я вообще говорить не буду.