Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Писателя интересует, почему изменились до неузнаваемости личности этих изначально нравственно чистых героев и других народовольцев. Из просветителей и миролюбивых народных заступников они за несколько лет превратились в бомбометателей и серийных убийц. Теперь эти романтики были готовы ради достижения намеченной цели убить, если понадобится, кого угодно. Ведь путь к светлому будущему, как они полагали, пролегал через беспощадный террор. В сознании нормального человека как-то не стыкуются нравственные цели и безнравственные методы их достижения. Пистолет в карман, бомбу за пазуху и вперёд на улицу...

Юрий Трифонов не Фёдор Достоевский. Он объясняет происшедшую в сознании своих героях трансформацию по-советски: исключительно внешними условиями и причинами. Свёртыванием великих реформ, неудачами в Русско-турецкой войне и наращиванием репрессивных мер, направленных против революционеров. Вера в Бога и безбожие как психологические факторы в его атеистическом сознании напрочь отсутствуют. Трифоновские герои пошли на цареубийство не по здравому размышлению, не по зову свыше, а руководствуясь слепым фанатизмом. Они были убеждены, что вся мощь неправедного государства персонифицирована и сосредоточена исключительно в русском царе. Он замковый камень русского самодержавия. Не будет его, и Кощеево царство в одночасье рухнет.

Ну, чем, скажите, эта логика народовольцев отличается от торжественного заявления партийного съезда 1961 года о строительстве коммунизма в отдельно взятой стране? Да ничем. Фанатизм он и в Африке фанатизм. Хотя, как показали недавние исторические события, не стало во власти Михаила Горбачёва — и практически тут же развалился СССР. Может быть, прав вовсе не я, а Юрий Трифонов. Не попусту же говорил Венедикт Ерофеев, «жизнь всё равно опрокинет все ваши телячьи построения...» 18.

Подойду ещё ближе к нашему времени — к повести Владимира Войновича «Степень доверия» о жизни и борьбе Веры Николаевны Фигнер [152], революционерки, террористки, члене Исполнительного комитета «Народной воли». С народовольцев началась эпоха организованного террора. Иными словами, революционеры решили пустить политические убийства на поток. Сам Владимир Войнович объясняет выбор героини для своей повести тем обстоятельством, что о добольшевистских временах можно было писать более или менее правдиво. Аргумент, прямо скажу, смехотворный.

Мне представляется более убедительным другое объяснение писателя, что он «интересовался историей организованного террора». Я убеждён, что Владимир Войнович пытался восстановить детали того, как передавался наработанный народовольцами и эсерами опыт жаждущим его получить — «славным ребятам из железных ворот ГПУ». Не для внутреннего, разумеется, использования (тут своего опыта было предостаточно), а исключительно ради уничтожения врагов за пределами родной страны.

Повесть Василия Аксёнова «Любовь к электричеству» посвящена большевику Леониду Борисовичу Красину [153], по первой своей профессии инженеру-электрику высокой квалификации. Он служил главным инженером-электриком на мануфактуре «короля русского ситца» Саввы Тимофеевича Морозова [154]. Эта профессия не помешала, а, наоборот, содействовала приобретению им второй специальности — химика по изготовлению взрывчатки. Он возглавлял боевую техническую группу при большевистском ЦК РСДРП и наладил производство ручных бомб и гранат. Эти боевые средства пригодились боевикам Камо в Тбилиси для захвата перевозимых из банка 250 тысяч рублей. Тут надо отметить, что Леонид Красин эту операцию спланировал, но непосредственного участия в захвате денег и расстреле конвоя не принимал. Что говорить, личность, выбранная Василием Аксёновым для жизнеописания одного из пламенных революционеров, далека от нравственного идеала в общепринятом понимании этого мысленного образа человеческого совершенства.

Среди всех перечисленных писателей, авторов серии «Пламенные революционеры», больше всех меня поразил своим выбором не Василий Аксёнов, а Марк Поповский — автор широко известной книги «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга». Он сделал своим героем одного из самых известных народовольцев — Николая Александровича Морозова [155], проведшего в заключении без перерыва 25 лет, а с перерывами около тридцати лет. Николай Морозов входил в руководство организации «Земля и воля», был одним из создателей «Народной воли», членом её исполкома. Он участвовал в подготовке покушений на Александра II. Вожди «Народной воли» в своей программе рассматривали террор как исключительный метод борьбы и со временем предполагали полностью от него отказаться.

Николай Морозов резко отличался от своих товарищей-народников какой-то каннибальской ненасытностью, словно был не высокообразованным человеком с глубокими познаниями в разных науках и со знанием одиннадцати иностранных языков, а обычным дикарём из людоедского племени короваи (колуфо), члены которого пожирают человеческую плоть. Это племя дожило до нынешних дней в Папуа — Новой Гвинее и, как говорят, от своих кошмарных привычек не отказалось.

Революционер Морозов, одичавший в долгих тюремных отсидках, предлагал новой власти, в случае победы, не прерывать террор. Для него человеческое общество было той же заросшей лесной чащей, нуждающейся в постоянном прореживании. Лучшего средства, чем массовые убийства, для регуляции политической жизни в России он не видел. Вот с таким своеобразным предложением вошёл этот революционер и масон (чего он и не скрывал) в новую советскую жизнь.

Сталин произвёл некоторую зачистку в круге его масонских сподвижников, а Николаю Морозову предоставил геофизическую обсерваторию для наблюдений за изменениями климата и загрязнением атмосферы отходами производства. Как известно, вождь сам интересовался метеорологией. Ему всегда нравилось наблюдать за изменчивыми и подвижными субстанциями и думать, как упорядочить их движение. Сумятица туч и облаков определённо напоминала ему земную круговерть.

Марк Поповский имел репутацию писателя порядочного и талантливого. В 1970-е годы он был автором восемнадцати книг, часть которых состояла из исторических романов и художественных биографий известных учёных. Он входил в то же время в число диссидентов, собрал библиотеку самиздата и эмигрировал из СССР в 1977 году. Он больше всех, судя по его творению о Николае Морозове, соответствовал образу советского диссидента в трактовке Венедикта Ерофеева. К счастью, левый радикализм Марка Поповского после его эмиграции из СССР развеялся как утренний туман под солнечными лучами.

Повесть о Николае Морозове проходила тщательную цензуру. В этом я ничуть не сомневаюсь. То же самое можно сказать и об остальных книгах серии «Пламенные революционеры».