Вячеслав Бондаренко - Отец Иоанн (Крестьянкин)

Наместник, будучи младше отца Иоанна на тридцать лет, безусловно, понимал, что собой представляет уже ставший легендой старец. Но внешне никак не проявлял особенного к нему отношения. Напротив, любил смирять архимандрита. Например, просил его совершить каждение огромным кадилом, которое о. Иоанн с трудом мог поднять двумя руками. Поклонившись наместнику, батюшка усердно выполнял послушание, а когда кто-то выражал ему сочувствие по поводу усталости, удивлённо отвечал:

— Что вы так возмущаетесь? Кому же меня смирять, как не отцу наместнику?

Или повторял слова апостолов Петра и Иоанна:

— «Судите, справедливо ли пред Богом слушать человека более, нежели Бога». Видно, так надо.

Ко. Гавриилу о. Иоанн, по свидетельству О. Б. Сокуровой, относился «с почтительной предупредительностью и в то же время спокойным достоинством — как старший умудрённый человек к ещё “не перебродившему”, не устоявшемуся человеку, трудному не только для окружающих, но и для самого себя, однако, как и всякий человек, достойному уважения». Старался понять, сглаживал как мог острые ситуации и не одну из них предотвратил. Ни в коем случае не роптал — это вообще не было свойственно батюшке. «Пора привыкнуть, что ты в монастыре, а не на светской работе, — объяснял он в письме молодой монахине, — и что демократия для монастыря не годится, а значит: любого начальствующего, нравится он или нет — безразлично, надо принять как Богом дарованного. Вот и учись этому, а духу времени не поддавайся, держи себя крепко. А то какой же смысл нашего подвига». Это была настоящая школа смирения.

Формы смирения были разные. О. Иоанна могли оборвать на полуслове во время общения с людьми, сказать «Хватит», не спрашивая ни мнения его, ни желания, просто увести. Ограничивали и людей в общении с ним. О. протоиерей Олег Тэор вспоминал: «Сначала к батюшке в келью за советом люди могли прийти как к себе домой, а потом это стали пресекать, к батюшке могли попасть только священники, да и то не все. Было такое время, когда священников вообще не впускали в монастырь — нужно было взять специальную справку-разрешение от архиепископа Псковского, чтобы пройти исповедь в монастыре. Я как-то шёл по Печорам, и мне был строго задан вопрос: “Зачем ты приехал в Печоры?” Я ещё в монастырь не успел войти, а меня уже остановили». Доходило до того, что паломников батюшка принимал в проходной братского корпуса, в темноте, и говорили при этом полушёпотом.

Духовные чада о. Иоанна с 1970-х годов Глафира Павловна Коновалова и Ольга Борисовна Сокурова рассказали автору этих строк о том, какие препятствия тогда приходилось преодолевать, чтобы попасть к батюшке. У входа в братский корпус тогда, как и сейчас, дежурил послушник, и к о. Иоанну буквально прошмыгивали, дожидаясь, когда дежурный отвлечётся на что-то. Пробирались со стороны хозяйственного двора, через трапезную. Добраться до лестницы, ведущей на второй этаж, — уже удача, перехватить батюшку на бегу — счастье...

О. Б. Сокурова: «Надо было и мимо будки стремительно проскользнуть, опасаясь строгого оклика дежурного, и на первом этаже делать вид, что тебе что-то понадобилось на кухне, и, взлетая по лестнице, молиться, чтобы не попасться на глаза начальству, и только возле дверей Батюшкиной кельи можно было наконец перевести дух (здесь ты находился словно под охраной), постучаться тихонько с положенными словами “Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй мя”. Дверь тут же открывалась, и келейница или принимала письмо и говорила, когда прийти (тогда весь тернистый путь приходилось проделывать с самого начала), или быстренько запускала внутрь, где начиналось ни с чем не сравнимое счастье». А если попался на глаза наместника — быть беде.

О. Гавриил даже к Татьяне Смирновой, необходимой помощнице о. Иоанна, отнёсся жёстко. Вскоре после её переезда в Печоры, в 1981-м, отец наместник заявил ей:

— Знай, если я увижу тебя у Ивана, я выкину тебя из монастыря не через врата, в которые ты вошла, а через монастырскую ограду.

О. Иоанн, узнав об этом, только покачал головой:

— Так, так, полюблю — шубу сошью, не полюблю — шкуру спущу. Деточка, шубу-то из твоей шкуры попытаются шить, но нам твоя шкура нужна, и мне, и тебе, давай её беречь.

И берегли, как умели — Татьяна Сергеевна, официально бывшая в монастыре реставратором икон, исполняла послушание батюшкиной письмоводительницы подпольно. Два раза едва не попалась. В первый раз, когда измученный батюшка задремал, присев на диванчик, а в келию постучал наместник с вопросом, что он делает. К счастью, на перепуганный ответ келейницы о. Иоанна Марии Владыки, что батюшка спит, о. Гавриил неожиданно миролюбиво ответил: «Ну, не буди его, пусть поспит» — и ушёл. В другой раз — когда Татьяна Сергеевна засиделась за письмами, а в келию вошли о. Иоанн с наместником и Марией. Письмоводительница только в последнюю минуту успела втиснуться в узкую щель между вешалкой и шкафом, и то её чуть было не выдал предательски загремевший под ногами таз...

Однажды о. Гавриил предписал о. Иоанну... покинуть монастырь и отправляться на приход. Батюшка стал деликатно ссылаться на возраст и немощи, но наместник настаивал на своём. И только после третьего или четвёртого его приказа о. Иоанн показал ему бумагу Патриарха Пимена, предписывавшую до конца жизни оставить его на покое в монастыре. Наместник отступился. А вот другому печорскому старцу, схиигумену Савве, пришлось-таки отправиться на приход.

Понятно, что такие шаги отец наместник предпринимал не по собственной инициативе, а под серьёзным давлением «сверху». Популярность о. Иоанна не могла не бросаться в глаза, и какое-то время власти вполне серьёзно рассматривали возможность его перевода (точнее, ссылки) на... Афон, который в 1970-х расценивался как церковное «захолустье». Лишь твёрдая позиция постоянных членов Священного Синода, категорически указавших на неприемлемое для такого перевода состояние здоровье батюшки, помешала осуществлению этого плана. Об этом Г. П. Коноваловой рассказывал митрополит Ленинградский и Новгородский Антоний (Мельников), старый друг о. Иоанна по академии.

Впрочем, временные поездки за пределы монастыря в жизни о. Иоанна по-прежнему были — командировки на приходы Псковской епархии. Одна из них запомнилась особенно — в марте 1978 года, в первую неделю Великого поста. Тогда о. Иоанн получил благословение на поездку в Пюхтицкий монастырь на постриг о. Александра Муртазова, впоследствии архимандрита Гермогена. Ещё в Печорах батюшка почувствовал, что простудился, а приехав в Пюхтицы, расхворался окончательно. Но времени болеть не было — нужно исповедовать священника обители, потом готовящихся к постригу послушниц, провести с ними беседу о сути монашеского подвига. Только прилёг отдохнуть — в дверь келии постучала игумения Варвара с просьбой исповедать монахинь, готовящихся к причастию. И было уже далеко за полночь, когда на исповедь к батюшке пришёл митрополит Таллинский и Эстонский Алексий (в 1990—2008 годах — Патриарх Московский и всея Руси); беседа с ним затянулась до утра... Вернувшись в Печоры, о. Иоанн слёг надолго. «Он беспрекословно и безропотно, с готовностью исполнял послушание, а потом чуть не умирал, — вспоминала О. Б. Сокурова. — Так что он жизнью своей подтверждал всё, чему учил».