Вячеслав Бондаренко - Отец Иоанн (Крестьянкин)

В жизнь москвичей быстро вошли правила поведения во время бомбёжки. Сначала все вели себя инстинктивно и потому неправильно: жались к стенам домов и прятались в подъездах и воротах, то есть там, где быстрее всего и заваливает обломками здания. Но очень быстро все выучили элементарное: если тревога застала в трамвае или троллейбусе, нужно бежать в метро, бомбоубежище или траншею в ближайшем дворе; если дома — нужно сперва выключить газ, затушить печь или примус, закрыть в посуде или завернуть в клеёнку продукты (а вдруг сбросят химическую бомбу?) и только после этого бежать в убежище. Быстро научились и различать звуки артобстрела от бомбёжки: звук падающей бомбы менялся от низких тонов к высоким, а звук уходящего вверх зенитного снаряда — от высоких к низким.

9 октября Иван Крестьянкин услышал в сводке Совинформбюро о том, что Красная армия оставила его родной Орёл. 12 октября был оставлен Брянск, 13-го — Вязьма. «Гитлеровские орды угрожают жизненным центрам страны», — написала в тот день «Правда». А 15-го москвичи прочли в газетах ещё более страшные слова: «Кровавые орды фашистов рвутся к жизненным центрам нашей Родины, рвутся к Москве». Это было уже по-настоящему жутко. До этого война для многих сводилась к авианалётам, карточкам, затемнению... Теперь же было понятно, что фашисты идут на Москву и на пути у них не стоят ни мощные крепости, ни высокие горы.

16 октября в городе и вовсе началось что-то странное. На Арбатской площади, у здания Наркомата обороны, сгрудились десятки грузовиков, в которые красноармейцы усаживали женщин и детей. Остановились заводы и фабрики — рабочим выдали зарплату за месяц вперёд и по пуду муки сверх нормы и распустили по домам. Застыли на рельсах трамваи, перестало действовать метро, закрылись булочные, поликлиники и аптеки, в продовольственных перед закрытием начали раздавать прохожим продукты... Посреди утреннего радиосообщения Совинформбюро ни с того ни с сего заиграл фрагмент немецкого марша «Хорст Вессель». Никаких объяснений никто не давал. Люди жили слухами: правительство эвакуируется в Куйбышев, заводы, вокзалы, мосты, электростанции и метро будут взрывать (причём взрывчатку заложили ещё 10-го), из мавзолея вывезли тело Ленина, немцы уже находятся в пригородах и рассматривают Кремль в бинокли... И самое главное — собирается уезжать в тыл Сталин. И тогда в городе началась паника.

Правда, продолжалась она недолго — уже к началу 20-х чисел октября порядок был восстановлен. Прошедший 7 ноября на Красной площади парад внушал москвичам уверенность в том, что город не будет сдан врагу. А в декабре в битве за Москву наступил перелом. И хотя бомбёжки города продолжались (последние бомбы упали на Москву в июне 1943-го), опасность, нависавшая над столицей, отпала.

Вместе со всеми горожанами Иван Михайлович Крестьянкин прошёл через тяготы и невзгоды военных лет. Пережидал бомбёжки в метро и томился в очередях, чтобы отоварить карточки, прыгал на подножки переполненных трамваев и участвовал в субботниках по уборке мусора, укрывался в подъездах от барабанивших по крышам осколков зенитных снарядов, вслушивался в сводки Совинформбюро и радовался победным салютам, первый из которых был дан в честь освобождения его родного Орла... А самым запоминающимся случаем стала встреча с его двоюродным племянником — двадцатилетним Вадимом Овчинниковым.

С Вадимом случилась беда — он отстал от своего заводского эшелона, эвакуировавшегося на восток. В соответствии с законами 1940-го это расценивалось как дезертирство и в военное время каралось расстрелом. Единственным человеком, к которому Вадим мог обратиться в Москве, был Иван. Что делать, он и сам толком не знал, но для начала накормил родича и укрыл его... в сундуке, который когда-то служил ему постелью. Чтобы Вадим не задохнулся, в сундуке просверлили дырки. А сам Иван три дня и три ночи на коленях выстаивал перед иконой святителя Николая Чудотворца, прося у него вразумления. В конце концов решение пришло — идти в комендатуру Москвы с заявлением об обстоятельствах, в которые попал племянник. В заявлении решили написать, что он контужен. Это было отчасти правдой — в соседнем квартале как раз разорвалась бомба, а Вадим от переживаний выглядел совершенно больным.

Вскоре из комендатуры в Большой Козихинский приехал некий генерал. Ему предложили чаю без сахара, Иван откровенно рассказал о беде родственника. Генерал посмотрел на многочисленные иконы, на лампадку перед образом святителя Николая, на скудные съестные припасы (полкило хлеба и три картофелины) и, сказав, что через несколько дней будет решение, уехал.

Через четыре дня с посыльным действительно пришла повестка. В комендатуру родственники отправились вместе. Вердикт, который они выслушали, потряс обоих: Вадима направляли в госпиталь для лечения, а Ивану выдали воинский паёк. Не напрасны были молитвы святителю Николаю... О нём о. Иоанн говорил впоследствии так: «Мы своим религиозным опытом знаем о нём не только по свидетельству Церкви, не только по преданию, но по живому его участию в жизни нашей. И в сонме чтимых святых не много таких, кто предстал бы нашему сознанию столь живо. Собственными свойствами святой души святителя Николая стало умение любить, умение снисходить ко всякому человеку, к разным людям и дать каждому именно то, что ему нужно». По свидетельству о. Иоанна, в его жизни не было ни одного обращения к святителю Николаю, которое не было бы услышано.

Вадим Васильевич Овчинников пережил войну, стал архитектором, в Орле и сейчас стоят возведённые им здания (например, Технологический институт имени Поликарпова на Московской улице). Скончался он в Орле в 1993 году и похоронен рядом с матерью, сестрой и старшим братом о. Иоанна.

...В обстановке военной угрозы заметно ослабли гонения на Церковь. Уже в первые месяцы войны в СССР начали стихийно открываться закрытые прежде храмы. В городах и сёлах собирались сходки верующих, на которых избирали исполнительные органы и уполномоченных по ходатайствам об открытии храмов. В сельской местности такие сходки часто возглавляли председатели колхозов, исполкомы ходатайства удовлетворяли. Всё это побудило советское руководство официально разрешить открывать храмы на территории, не оккупированной немцами. Начались освобождения арестованных ранее священников, которые назначались настоятелями вновь открытых храмов.

В Москве большой радостью для верующих было разрешение властями празднования Святой Пасхи. В 1942 году она приходилась на 5 апреля. И когда 4 апреля в 6 часов утра по радио прозвучало неожиданное сообщение — комендант Москвы разрешал свободное движение по городу в Пасхальную ночь, — счастье было безмерным.