Вячеслав Бондаренко - Отец Иоанн (Крестьянкин)

В итоге батюшка появлялся в келии совершенно мокрый от пота. Из воспоминаний Ольги Бочкарёвой: «Прибегал к себе в келию за 10 минут до обеда весь мокрый и в изнеможении падал на диванчик. Матушка Мария быстро подавала ему стакан чая или лимонного морса, а также приготовленное уже чистое сухое бельё для переодевания. За эти 10 минут надо было всё успеть: и выпить чая, и переодеться, и вовремя прилететь в трапезную до прихода туда наместника. После обеда из трапезной батюшка выходил последним и очень долго шёл к себе в келию, так как в коридоре его «ловили» люди, нуждающиеся в его молитвенной помощи и добром совете».

Сначала такое количество посетителей очень смущало о. Иоанна. Выразительные следы этого смущения сохранил его письменный диалог с духовником, о. Серафимом (Романцовым), датированный 1970 годом. Он свидетельствует о том, что в начале монашеского служения батюшка проходил через серьёзные искушения:

«Нынешний год — это знаменательный для меня год: моё шестидесятилетие, двадцатипятилетие служения в священном сане и трёхлетие пребывания моего в монастыре. Желание-то моё осуществилось, я живу в обители, но, батюшка, вынужден каяться перед Господом и Вами — монашество моё замерло, ничего не вычитывается, пятисотница забыта. Сам себе перестал принадлежать — увы! — не могу, по причине своего слабого характера, отказать тем, кто обращается ко мне со своими душевными скорбями.

Всё, по неразумию своему, пытаюсь строить чужие избы, а своя душевная храмина остаётся в небрежении. Каждый день собираюсь начать исполнение положенных монашеских обязанностей, но каждый день Господь посылает на моём пути столько унывающих, болящих и скорбящих, что пройти мимо них я не могу, всех жаль, хотя отлично понимаю, что поступаю крайне неразумно. Помолитесь, дорогой батюшка, чтобы Господь за молитвы Ваши простил моё неразумие и небрежение к своему монашеству.

Здоровье моё, как говорят, ни шатко ни валко, но годы и страшная нагрузка (не за послушание, а по своеволию моему) физическая дают себя знать: то там потянет, то здесь поноет, только некогда мне думать об этом всё по той же причине — по моему слабому характеру по отношению к тем, кто докучает мне своими болячками душевными и телесными».

О. Серафим отвечал на это так:

«Вот мой совет — предлагаю Вам всё терпеть — укоризны, оскорбления, болезни, и нести их с благодарностью. Вот прекраснейший богоприятный духовный крест. Свой крест несите, блажени будете. У Вас очень пылкое и беспокойное воображение, удерживайте его богомыслием и успокойтесь. Не давайте воли своим мыслям и рассуждениям. Вспомните то, что сказал апостол Павел: не высокомудрствуйте, а в смирении пребывайте. Самое лучшее — размышляйте о грехах. Тяжело всё, конечно, это переносить, но помните, что за терпение и скорби, особенно кто с благодарением их терпит, им уготована великая награда от Господа.

Отец Иоанн, согласно Оптинских старцев и Глинских, они народ принимали и правила монашеского не оставляли. У Вас может быть так получаться.

Те же самые люди сегодня и завтра будут Вас беспокоить. На всё надо время — на молитву и на духовные беседы. Вы положите и распределите время, чтобы Вам можно было молиться, и определите время на беседы. Вы человек. Вам и требуется отдых. Не доводите себя до изнеможения, чтобы Вам, приходя домой, падать и засыпать без Иисусовой молитвы. По силе возможностей людей наставляй и утешай — и себя спасай. Можно много с ними проводить время в беседах, а самому пустым быть. Во всём имей рассуждение».

Но сомнения продолжали одолевать. В мае 1971-го, беседуя с одним немолодым священником, о. Иоанн признался: «Я ведь не старец, а ко мне идут и идут люди с вопросами и бедами, а отгонять их жалко». Собеседник тогда мудро заметил, что всё происходящее есть Промысл Божий, а значит, не нужно и смущаться. Но о. Иоанн до конца своих дней так и не смог полностью осознать, что для тысяч людей его имя стало символом добра, света, любви, веры. Смущался, когда заходил разговор об этом, обращал всё в шутку. А ещё — сокрушался о том, что люди видят в нём некоего «кудесника», кумира, который затмевает для них и смысл веры, и самого Господа. И встревоженно допытывался у своей келейницы: «Скажи, ну правда я ведь — как все?»

Сохранилась дословная запись беседы с о. Иоанном, сделанная в 1980 году на Успенской площади:

— Старцев сейчас нет. Все умерли, все там (кивок в сторону Богом зданных пещер). К ним и обратиться надо, они и помогут. Не надо путать старца и старика. И старички есть разные, кому 80 лет, кому 70, как мне, кому 60, есть старики и молодые. Но старцы — это Божие благословение людям. И у нас нет старцев больше. Бегает по монастырю старик, а мы за ним. И время ныне такое: «Двуногих тварей миллионы, мы все глядим в Наполеоны». А нам надо усвоить, что все мы есть существенная ненужность и никому, кроме Бога, не нужны. Он пришёл и страдал за нас, за меня, за тебя. А мы ищем виноватых: евреи виноваты, правительство виновато, наместник виноват. Примите, идите, сие есть Тело Моё — из-за меня Он был распят. Пийте — сия есть Кровь Моя — из-за меня Он её пролил. И я во всём участник. Зовёт, зовёт нас Господь к покаянию, восчувствовать меру своей вины в нестроениях жизни.

А в одном из писем о. Иоанн так разъяснял заочному собеседнику свою позицию: «Я — не то, что Вы предполагаете этим своим письмом. Думаю, что тех старцев, которых ищете Вы, нынче нет. И знаете ли, почему отобрал Господь у мира такую великую помощь и утешение? А потому, что нет послушников, но только одни совопросники. И я это говорю Вам из опыта жизни — духовник отступает, когда не принимают Божьего с первого раза, а дальше замолкает». (В 1990-х о. Иоанн несколько изменил свою позицию по этому поводу и признавал «единственным, по-настоящему, прозорливым старцем на территории бывшего СССР» протоиерея о. Николая Гурьянова, подвизавшегося на острове Талабск).

Но не только пришлые в монастырь люди, наслышанные об о. Иоанне и жаждущие услышать хоть слово от него, но и братия, те, кто видел о. Иоанна ежедневно в разных обстоятельствах, в том числе и люди, значительно старше его по возрасту и духовному опыту, признавали его старцем. Так, келарь архимандрит Иероним (1905—1979) говорил: «Отец Иоанн — настоящий старец». А духовник монастыря о. Таврион вспоминал: «Мы видели и сознавали, что отец Иоанн — человек необыкновенный, самобытный — “не от мира сего”. Он явно жил не по стихиям мира, а по Духу, жил по святому Евангелию. И это в нём было так органично, что нам казалось естественным и стало привычным».

Конечно, такое отношение о. Иоанна к собственному старчеству было обусловлено его смирением. Гению всегда непросто осознавать, что он гений, — он предпочтёт скорее посмеяться над собой, нежели всерьёз признать себя великим. А монаху и в голову не придёт считать себя «великим» — ни всерьёз, ни в шутку. Подвиг старчества сам о. Иоанн признавал наиболее сложным и высоким среди всех монашеских деяний. Об этом он с полной определённостью писал ещё в работе «Преподобный Серафим Саровский чудотворец...», характеризуя старчество как «подвиг ежедневного соприкосновения с самыми глубинами различных человеческих сердец, нередко погрязших в ужаснейших пороках, постоянный отказ от привычной сладости созерцательной духовной жизни, подвиг, абсолютно невозможный без постоянной, непрекращающейся ни на миг помощи Божественной благодати». И неудивительно, что о. Иоанн вовсе не был склонен признавать себя самого человеком, способным на подобный подвиг.