Коллектив авторов - Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик [litres]

В риторическом тексте присущий ему монологизм не противоречит главной установке автора на многообразие и широту сферы общения, на ее демонстративную открытость адресату в узком и широком смыслах слова. Подразумевая 1830-е и более поздние годы, когда развитие жанра вступает в фазу новой активности, Т. Роболи отмечает: «Читатель в литературе “путешествий” наследует функцию друзей-адресатов ‹…›» [141] Роболи Т. Указ. соч. С. 71. . Но необходимо отметить, что у Булгарина преодоление границ между условными адресатом и читателем в жанре путевых заметок происходит гораздо раньше, и коммуникативная переориентация жанра органично способствует такому преодолению. В путешествиях Булгарина можно наблюдать работу автора по созданию образа речевой среды на разных уровнях слова: просветительского, дружеского, полемического, иронического, лирического, остро сатирического. «Свободная перебойная манера» (выражение Т. Роболи [142] Роболи Т. Указ. соч. С. 65. ) является своего рода аналогом «свободного романа», но у Булгарина поиск подобной формы проецируется на жанр «безделки». Не случайны характерные для его сочинений разных жанров апелляции к Карамзину. «Легкость слога» способствует эффекту естественного течения речи, тщательно и осознанно создаваемому усилиями автора. Абстрактная универсальность шаблонов выводится на грань возможной жизненной реализации, в пограничную словесную область между литературой и бытом.

Тон доверительной беседы и вовлечение читателя не только в объективный план путешествия, но и в стоящий за ним, временами приоткрываемый внутренний мир автора-путешественника уже присутствовал в литературе путешествий XVIII века [143] Там же. С. 44. . Своеобразие отношения Булгарина к этой эпохе отмечает А. И. Рейтблат: «Характерно, что исток “новой русской словесности” Булгарин видит не в 1820–1830-х гг., а в конце XVIII – начале XIX в., “основателем” ее считает не Пушкина, а Карамзина ‹…›» [144] Рейтблат А. И. Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции: статьи и материалы. М., 2016. С. 204. . Однако восходящие к данной традиции свойства стиля Булгарина развиваются в направлении бытового реализма – наиболее доступной читателю, буквально понимаемой «правды» визуального и эмоционального характера.

Так, традиционно соотносимая с сентиментализмом эпистолярная форма, имеющая к 1820-м гг. свой эстетический ореол, в путевых заметках Булгарина одновременно представляет адресата и в его внеэстетическом, не условном выражении. В традиционной литературной персонализации вдруг обнаруживают себя свойства конкретных личностей, небезызвестных читателю, материализуемых в качестве субъектов общения. Читатель «заглядывает» в историю каких-то неизвестных ему, но имеющих место отношений между путешественником и адресатом «письма», наблюдает проявления понятного в первую очередь им двоим, но открытого также для остальных языка намеков, иносказаний, каламбурных комбинаций. Например: «Особенно злобные мухи надоедали мне, подлетая без шуму и жужжания ‹…›. Правду сказать, безмолвные враги гораздо опаснее в свете и на Парнасе» [145] Ф. Б. [ Булгарин Ф. В. ] Поездка в Парголово, 21 июня. (Письмо П. П. Свиньину) // Северная пчела. 1825. № 77. 27 июня. . Явная двусмысленность: Парнас – «самая высокая гора» в Парголово и в то же время образ мифологической географии, место обитания поэтов – с легкостью воспринимается широкой читательской аудиторией, вовлекая ее в игру «забавную и поучительную».

В этом путевом очерке адресат точно обозначен в подзаголовке: «Письмо П. П. Свиньину». Первая фраза выглядит репликой, извлеченной из частной переписки: «Благодарю вас за письмо с посылкою , т. е. с любопытным известием о Тульском оружейном заводе, и сожалею, что не могу вам отплатить тою же монетою». Но в конце «письма» выясняется, что оно в целом было риторическим жестом – той доступной в литературных и приятельских отношениях «монетой», с помощью которой выражается признательность за доставленные пользу и удовольствие. Кроме того, как лукаво замечает сочинитель, подобные отношения послужили одной из мотиваций данного очерка. Завершенное описание поездки, таким образом, является и законченным актом общения, закрепляет «иллюзию ‹…› интимности» [146] Роболи Т. Указ. соч. С. 44. , сокращая дистанцию между адресатом и путешественником, путешественником и читателем. Автор просчитывает момент создания пуанта, выражающего «особую интимность» [147] Там же. живого контакта с аудиторией во время передвижений по местности, знакомства с ее историей, природой и другими обязательными составляющими маршрута путешественника. Высшей точкой становится непосредственное обращение к адресату, «перекрывающее» условности литературного путешествия, прямо вводящее читателя в действительность и устанавливающее паритетность всех вступивших в общение. Повествователь неожиданно обращается к воображаемому «собеседнику» по имени-отчеству: «Прощайте, почтенный Павел Петрович, веселитесь в пути, собирайте важные материалы для своего журнала и не забывайте пересылать Пчеле на медок перелетных известьиц» [148] Ф. Б. [ Булгарин Ф. В. ] Поездка в Парголово, 21 июня. . Соответственно, читатель может вспомнить, что Свиньин – и сам «путешественник», автор «Опыта живописного путешествия по Северной Америке» (1815) и других подобных сочинений; может мысленно коснуться журнальной и издательской сфер – вовлечение читателя в круг профессиональных и личных интересов повествователя в результате расширяется и закрепляется на разных уровнях.

Прямой декларацией роли читателя-собеседника в путевых заметках открывается «Прогулка по Ливонии» Ф. В. Булгарина (печаталась в «Северной пчеле» в 1827 г.): «Уведомляю читателей, которые благосклонно принимали мои безделки, что я постоянно буду сообщать им мои мысли, чувствования, наблюдения во время моего странствования, а иногда волшебным жезлом воображения оживлять древность, вызывать тени рыцарей из развалин, поросших мохом, заставлять их рассказывать события старины» [149] Булгарин Ф. В. Прогулка по Ливонии. Введение // Северная пчела. 1827. № 59. 17 мая. . Очевидно, от читателя не только ждут благодарной заинтересованности в изложенном материале (с этой точки зрения Л. Н. Киселева отметила в тексте наличие «знающего» и «несведущего» читателей [150] Киселева Л. Н. История Ливонии под пером Ф. В. Булгарина // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia X: «Век нынешний и век минувший»: культурная рефлексия прошедшей эпохи: В 2 ч. Тарту, 2006. Ч. 1. С. 114–127. ), но и ищут в нем душевного отклика, интереса собственно к личности путешественника. После одного из «сообщений» читателю, явно входящего в сферу интересов Булгарина, – о своеобразии проявления «народности» в разных национальных сообществах – путешественник делает признание: «Простите мне, мои любезные читатели, за сие краткое отступление, с аллегорическими изъяснениями существенности. Мысли иногда невольно нижутся в строку, когда думаешь о предметах, а выбросить родившуюся мысль так же жалко автору, как скупому бросить полтинник нищему» [151] Булгарин Ф. Прогулка по Ливонии. Письмо 5-е // Северная пчела. 1827. № 84. 14 июля. .