Юрий Векслер - Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Важнейшей гранью «магического кристалла» Горенштейна стала Библия, увлечение и изучение которой началось во время его жизни в Москве («…я учился там на сценарных курсах. Тогда я начал читать Библию. В Москве тогда существовал интерес, в шестидесятые годы. Тогда я тоже… Москва много мне дала, конечно, в этом смысле»), т. е. когда Горенштейну было уже 35. Может быть, и поздновато, но, как оказалось, слава Богу, не слишком поздно. Первое произведение, в котором есть следы знакомства автора с Библией – «Искупление» (1967).

Детство же Горенштейна хотя и полно событий, но судеб, подобных его судьбе, то время рождало немало.

Из беседы с Горенштейном кинорежиссера Саввы Кулиша в 2000 году:

С.К. Ты – мой старый товарищ, и ты для меня – редкий пример того, как мальчик, маленький мальчик мог оказаться между двумя гигантскими жерновами – сталинского социализма и гитлеровского национал-социализма. Что ты помнишь из детства?

Ф.Г. В детстве, как говорится, не было детства. Я родился в 1932 году, а в январе 1935-го арестовали отца, арестовали сразу же после убийства Кирова. Отец был – молодой профессор экономики, один из основателей Киевского кооперативного института. Он был сторонником кооперативной экономики, которая противостояла как капиталистической, так и колхозной форме эксплуатации человека. Отец был арестован, отправлен в лагерь, там его убили. Я самого ареста не помню, мне было меньше трех лет. От матери потребовали в парткоме, чтобы она отказалась от отца. Она бросила партбилет. Это я знаю, конечно, только с ее слов. Моя мать, учительница, работала тогда директором интерната для трудновоспитуемых подростков. В день ареста отца она просто взяла меня и скрылась. Они ведь приходили обычно ночью, но ночью они нас уже не застали. И потом, когда была так называемая «реабилитация», кагэбист очень удивлялся, почему нас не арестовали… Мы просто скрылись. Можно было скрыться, многие могли спастись тогда, но шли как кролик к удаву. Мать моя была человек разумный. Она меня много раз спасала от смерти, это я знаю, это я помню. Мы скрывались несколько лет, до тех пор, пока не сняли Ежова.

С.К. А где вы скрывались?

Ф.Г. В маленьких городах, она жила с другим паспортом, т. е. фактически ушла в подполье. Это редко кто делал. Она работала в разных местах, в частности на швейной фабрике, но когда сняли Ежова – это был 1939 год, – взяла меня и мы поехали в Москву. И она сама пришла в НКВД, во главе которого встал Берия. Некоторых к тому времени уже выпустили… И я помню еще – может быть, это лишняя деталь, – что в те дни на улицах Москвы снимался фильм «Подкидыш» и мы видели эту съемку.

К слову хочу сказать, что недавно, работая над книгой, я еще раз перечитал Светлану Аллилуеву, которая все валит на Берию, что, мол, Берия организовал убийство Кирова, Берия, мол, во всем виноват… Но Берия был одной из небольших фигур рядом с непростой фигурой Иосифа Виссарионовича… Тогда, при Берии, была некоторая легкая либерализация, и мою мать посадили на полгода, потом выпустили, разрешили работать…

С.К. А где ты был, когда мать посадили?

Ф.Г. Оставался у хороших знакомых, у которых мы по приезду остановились. Когда мать выпустили, она даже устроилась в Москве на работу в детский сад. Но вскоре началась война, и нас выслали. Нас не пустили обратно в Киев, а разрешили жить только в Бердичеве, где у матери были родные. О Бердичеве я потом написал пьесу. Теперь я знаю, что Бердичев, как и многие другие города, был обозначен на немецких картах как «стратегически важный объект». А стратегически важного в нем было только наличие еврейского населения. В Бердичеве мы жили несколько недель и чудом спаслись. Нас спасли… бомбы, об одной из них я, может быть, еще когда-нибудь отдельно напишу. Это моя бомба. Я помню ее. Она чудом нас не убила.

С.К. Когда немцы уже были в Бердичеве?

Ф.Г. Нет, когда они шли на Бердичев. За несколько дней. Это было 5 июля. Я это помню. А вошли они 7-го. А мы 5-го утром просто пошли на вокзал, сели на платформы с оборудованием и поехали – это был один из последних поездов, который уходил в эвакуацию.

С.К. А что было с бомбой? Ты так и не рассказал.

Ф.Г. Ну, я о ней напишу. Бомба упала так близко, что рухнула стена дома, где мы жили. В 44-м году я приехал туда и нашел эту воронку. Она была буквально в нескольких метрах от дома. Потом были еще бомбы, были и пули, и бомбы, но эту бомбу я помню, и я про нее напишу. Это моя бомба. Интересно, кто же сидел тогда в самолете? Я много летал потом на самолетах, но звук того самолета я до сих пор забыть не могу. Это какой-то странный, удивительно странный звук. Сначала такой… далекий, а потом стал таким, как будто бы самолет сел [мне] на голову – очевидно, он пикировал, я не знаю… Мы сидели на кухне… Немцы вошли 7-го, точнее, приехали, просто приехали. На танках. Вечером. Когда люди шли с работы, приехали немецкие танки.

Мать Василия Гроссмана жила в Бердичеве, и ее там убили. А мы ехали через всю Украину, много раз нас обстреливали. Помню один самолет, который, очевидно, забавлялся. Летчик же всё видит. Видел людей, сидевших на платформах. Он летел низко, так что можно было и его, пилота, видеть, и он начал стрелять из пулеметов. К счастью, он не бросал бомбы – или жалел, или что… Все побежали, всё поле было усеяно ранеными. Мы остались на платформе, и это нас спасло, так как он стрелял по тем, кто соскочил с платформы и побежал в поле.

Потом мы доехали до Краснодарского края и жили в одной из станиц. Прошло несколько месяцев, опять начались бомбежки – немцы наступали тогда на юг, к Ростову. Пришлось опять уезжать. Дорога была перерезана, и мы поехали назад, к Ростову. Если помнишь историю, то немцы тогда, взяв Ростов, находились в городе всего несколько дней. Наш поезд остановился в темноте. Ни вперед, ни назад, разные слухи: то ли он поедет, то ли надо уходить. Все сидят, прижавшись друг к другу. Слышна стрельба. И мама взяла меня – второй раз это было, – и мы просто ушли в ночь. От всех.

Мы шли, там, на пути, было какое-то село, нерусское, то ли татарское, то ли какое-то другое. Не знаю, за кого они нас приняли, но они нас приняли. Тогда и из разных сел люди тоже уходили, спасаясь от бомбежек… Мы там жили в помещении школы… Я видел красновских казаков, которые пришли с немцами. Они проезжали мимо этого села… С гармошкой. Несколько эскадронов, и я помню эти эскадроны с гармошками.

Прошло несколько дней – не помню сколько – и опять пришли советские части, и мы поехали дальше. Мама, к счастью, записала тогда нас, зарегистрировала. Тогда записывали всех – был приказ Сталина (так говорили) переписывать всех, кто находился в бегах, ехал в эвакуацию, был ли на вражеской территории и так далее… И это мне здесь, в Германии, очень сильно помогло. Русский Красный Крест выдал в 1997 году соответствующую справку, на основе которой я признан в Германии расово преследуемым со всеми вытекающими отсюда последствиями.