Коллектив авторов Филология - Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

— Вот теперь и утирайтесь, чем хотите, — заговорил он. — Это не у папаши с мамашей. Ага! Попались! Ничего, обсохнете.

Мы, мокрые, сели рядом с ним, и нам было очень весело: все это было так забавно и непохоже на городскую жизнь.

— Жаркий денек будет нынче после вчерашней грозы, — проговорил машинист, подбирая ноги. — А и гроза же была, чтоб ей пусто было! Я уже думал, что тут мне и капут, накажи меня Господь… Скоро можно и ехать по утреннему холодку. Как только Ефимка проснется, так и запрягать. Вы не знаете, дети, где Ефимка спит? По правде сказать, я вчера от грозы был того. Не помню, накажи меня Бог, где приткнулся и как заснул… Теперь, слава Богу, выпил шкалик и поправился… Вы только дедушке с бабушкой не рассказывайте. Дедушка хоть и хороший человек, а ябеда… Ну, Господи благослови!

Он вытащил из кармана новый шкалик, выпил его и стал еще веселее. Откуда-то, из какого-то сарая выполз Ефим с сеном в волосах и на одежде и стал, зевая и потягиваясь, глядеть на солнце.

— Вот и ты! — обрадовался ему, как родному, машинист. — Снаряжайся да и запрягай: поедем по холодку…

Вскоре мы выехали. От предложенного евреем самовара машинист и Ефим отказались, а еврейка, заметив наши по этому поводу кислые мины, сунула нам с братом в руки по два бублика.

В воздухе было прохладно и удивительно тихо, а солнце, не успевшее еще накалить землю и воздух, разливало вокруг кроткую негу и ласкающую теплынь.

Наши путники, по-видимому, были проникнуты прелестью утра. К штофу прикладывались реже, и, подъехав к ближайшей слободе, машинист даже выразил желание напиться чаю. Остановились у крайней хаты, из трубы которой поднимался к небу дымок. На наше счастье, у хозяев-хохлов нашелся кипяток, а у машиниста в кармане оказались чай и сахар. Началось чаепитие, сдобренное штофом, из которого было налито по доброй порции хозяину и хозяйке. После такого угощения хозяйское гостеприимство развернулось во всю ширь: на столе появились деревенские сдобные бублики, книши, пампушки, яйца и молоко. Мы с Антошей блаженствовали и уписывали за обе щеки.

Беседа машиниста и Ефима с хозяевами приняла самый дружеский характер и затянулась. Вскоре Ефим побежал куда-то с пустым штофом и через пять минут воротился с полным. Стало ясно, что теперь мы опять тронемся в путь не особенно скоро. Хмельной разговор опьяневших старших не интересовал нас, подростков, нисколько, и мы вышли из хаты, где уже становилось душно, в садик. Здесь было хорошо, тенисто и прохладно.

— Вы далеко не уходите, дети, скоро поедем, — крикнул нам вслед машинист, и затем до нас донеслось: — Это такие дети, такие дети, что… Ихний батько богатый человек…

В садике мы пробыли недолго. Прежде всего мы начали разбойничать и набили себе рты и карманы незрелыми сливами и вишнями, а затем нас потянуло куда-нибудь вдаль. Мы пошли в противоположный конец садика и очутились в огороде, в котором на грядках зрели помидоры, капуста и фиолетовые баклажаны и нежились на солнце арбузы, дыни и огромные тыквы, а над всем этим царством овощей пестрым ковром раскинулись разноцветные маки. Картина была милая и красивая. Пройдя через этот огород, мы оказались на берегу большой речки. Над нею свешивались густые, зеленые, корявые ивы. По поверхности воды играла мелкая рыбешка.

— Давай выкупаемся, — предложил я.

— Давай, — согласился Антоша.

Менее чем через минуту мы уже весело барахтались в воде. Купанье было превосходное. Но тут случилось горе: Антоша увяз ногою в корягах и поднял рев. Я страшно испугался, но мне кое-как удалось высвободить его. Происшествие это, однако же, очень скоро было забыто, и мы плескались и окунались уже на новом месте. Время летело незаметно, и мы совсем забыли о том, что нас могли хватиться.

А нас действительно давно уже хватились. И машинист, и Ефим, и хохол, и хохлушка, окончив чаепитие и бражничанье, вспомнили о нашем существовании и принялись нас звать. Не получая ответа, принялись искать и искали долго, пока, наконец, Ефим случайно не забрел в огород и с середины его не увидел нас в речке.

— Вот они где, бесовы хлопцы! — крикнул он одновременно и радостно, и сердито. — А мы вас ищем, ищем… Все перепугались: думали, что вы пропали… Идите скорей домой. Ехать пора.

Дав нам наскоро одеться, Ефим потащил нас за собою, как страшно провинившихся преступников, которых ожидает жестокое наказание. Подойдя к избе, мы нашли машиниста с страшно искаженным от водки и от испуга лицом. Он был в полнейшем отчаянии и клял себя за то, что связался с такими балованными и непослушными детьми. Хозяева, хохол и хохлушка, оба пьяные, стояли, пригорюнившись, с такими физиономиями, с какими стоят на похоронах. Увидев нас, машинист вскочил на ноги и издал восклицание, выражавшее не то радость, не то гнев, не то порицание. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова и только пучил пьяные, посоловевшие глаза. Наконец, собравшись с духом, выпалил:

— Что вы со мною делаете? Куда вы запропастились? Мы уже думали, что вы оба утопли в колодце.

Вслед за этим из его уст полилось оскорбительное и страшно обидевшее нас пьяное нравоучение, из которого хохол и хохлушка должны были вынести самое невыгодное о нас мнение. По крайней мере, пьяный хохол совершенно серьезно подал совсем уже невменяемому машинисту такой совет:

— Вместо того чтобы разговаривать, я спустил бы с них штанишки, взял бы хворостину, да и…

— Не мои дети, — скорбно вздохнул машинист, — а то бы я…

— Не бейте хлопчиков: они маленькие, — вступилась за нас хохлушка.

Машинист и хохол смотрели на нас сердито и даже зло. Антоша побледнел. И я тоже струхнул. А что, если и в самом деле два пьяных скота вздумают пустить в ход лозу?! Меня взорвало. Пьяная физиономия машиниста показалась мне противной, и я крикнул:

— Хорошо же! После этого мы расскажем не только дедушке с бабушкой, но и самой графине, как вы пьянствовали, как вы спали и как украли у еврея три шкалика водки… Мы все расскажем…

Смешно было угрожать почти невменяемому человеку глупым доносом, но к неописанному моему удивлению моя угроза подействовала. Машинист испуганно замигал глазами, сразу осел, опустился и уже совсем другим тоном заговорил:

— Ну, ну, будет… Это я так… Вы хорошие дети… Я только испугался: ехать пора, а вы пропали… Это, дядя, — обратился он к хохлу, — такие дети, такие дети, что и… Ихние родители…

Победа осталась за мною, и я торжествовал, особенно после того, как заметил, что Антоша смотрит на меня не без некоторого уважения…

— То-то, смотрите! Вы не очень! — пригрозил я.

— Ну, ну, ладно, — залепетал машинист виновато и трусливо. — Садитесь, садитесь, поедем… Пора… Ну, дядя, прощай! Прощай, тетка… Спасибо за хлеб, за соль, за борщ, за кашу и за милость вашу…