Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга первая: Начало. То да сё…

«Кинорежиссура — это не профессия, это способ жизни», — так 7 начал одну из первых лекций во ВГИКе мой дорогой учитель Михаил Ильич Ромм.

С той поры прошло так много времени. Но все это прошедшее время практически можно уместить только в одну эту его фразу. Об этой странной профессии, об этом иногда ничтожном и нелепом, но в какие-то мгновения даже в чем-то величественном и благородном способе жизни будет эта книжка. Длинной она получилась вовсе не из-за писательских амбиций. Просто оказывается уже такая вот довольно длинная в этой профессии образовалась за плечами жизнь. Надеюсь, рассказики эти не будут «книгой итогов», всего лишь — собранием «пестрых глав», тех самых, «полусмешных, полупечальных, простонародных, идеальных…». Впрочем, Пушкина и без меня вы отлично знаете, поэтому постараюсь рассказывать вам о том, чего вы, может быть, не узнали бы без меня.

Начнем с того, что мастерская Ромма, где мне выпало счастье учиться, традиционно считалась очень сильной. В предшествующем до нас наборе были Андрей Кончаловский, Андрей Смирнов, Резо Эсадзе, Борис Яшин, до них — Андрей Тарковский и Василий Шукшин. Наш курс тоже не беден — можно назвать лишь Динару Асанову или Витю Титова… Нам интересно было учиться друг у друга — не только у Ромма. Самым же талантливым среди нас, по общему мнению, был Митя Крупко.

До ВГИКа он работал ночным смазчиком автомобилей в Евпатории, одновременно был чемпионом Крыма по боксу среди юношей, гениально бил чечетку. Во ВГИКе он всех потряс уже одной только присланной на вступительный конкурс работой. Вместо обычных десяти-пятнадцати машинописных страничек, иногда с приложением нетвердых рисуночков, Митя прислал посылочный ящик с круглыми дырочками, в какие в те годы обычно упаковывали фрукты. Ящик вскрыли, обнаружили в нем свиток, длиной с рулон обоев. Стали рулон разматывать — и увидели на нем во всю длину парапет евпаторийской набережной в часы заката. Набережная была сплошь заполнена великолепно изображенными персонажами. Кто-то просто стоял, опершись тем самым местом о гранит, и вглядывался, может быть, в горы, кто-то, напротив, стоял спиной к нам и вглядывался в море, рядом торговали газированной водой, квасом, мороженым, играли дети, грелись на солнышке пенсионеры, шли матросы, заигрывали с девушками, хромая девушка смотрела в море, кто-то кого-то обжуливал, кто-то играл в карты, кто-то пил портвейн, кто-то курил, не исключено, что даже и анашу. За каждым стояла история, человеческая судьба. Фигуркам не было конца, как не было конца творческим силам, фантазии художника, все это так полнокровно изобразившего.

Да и дальше Митя работал на курсе тоньше всех, умнее всех. Работы, сделанные им во ВГИКе, до сих пор вспоминаются мне как настоящие, не учебные шедевры. Кстати, какие-то из них сохранились и на пленке, их можно посмотреть и сейчас. Бесспорным шедевром была его первая студенческая экранная работа «Колодец». Грандиозную работу сделал он и на площадке — по горьковскому рассказу «Супруги Орловы». До сих пор помню каждый жест, каждый «кадр» этого удивительного спектакля. Помню беленый холерный барак, сильно и четко очерченные густо-черные пальто героев, их темные шарфы, сапоги и галоши, как они странно передвигали ноги, как беззащитно-обреченно стояла героиня, как по-особому, будто сопротивляясь всему и вся, было поднято ее плечо. Просто висконтиевского уровня была работа.

Кстати, Митя очень любит Висконти, этого утонченного, изысканнейшего аристократа, несмотря на свою, казалось бы, глубокую провинциальность. Митя глубоко и тонко образованный человек. Когда он высказывает о чем-то свои суждения, невольно вспоминаются слова Феллини о том, что настоящие таланты, будущее живого искусства, всегда зарождаются в провинции. Именно провинция заставляет жить фантазиями. В «Супругах Орловых» же мощно сказались уроки Висконти из «Рокко и его братьев», в частности гениальная сцена убийства одним из братьев Рокко своей возлюбленной.

Митина профессиональная судьба, увы, не сложилась никак. Сначала на студии Горького его заставляли снимать какие-то дикие картины на «производственную тему» про то ли сходящиеся, то ли несходящиеся оси — не могли и не желали понять, с кем имеют дело. Потом дали ему снять маленькую короткометражку, 9 которую он сделал совершенно замечательно. Но развивать то, что открыла эта картина, никто не был заинтересован. Митя был, есть и будет глубоко асоциален, аполитичен. Весь наш призрачный сонм так называемых общественных ценностей, вокруг которого мы с поразительным отсутствием вкуса и нюха на настоящее крутимся, ему глубоко чужой. Вся эта наша деланная общественная ахинея с делением произведений на прогрессивные, регрессивные и всяческие другие ему даже не отвратительна — он ее вообще не замечает, не хочет в ней никаким боком участвовать. Вряд ли когда-либо и уж наверняка не в России появится общественная формация, способная учитывать прежде всего чудо и силу отдельной жизни художественной индивидуальности, вне общественно-идейной кормушки, вне придурочных, но ритуальных идеологических танцев. Людям, неспособным вешать начальству либеральную или национал-патриотическую лапшу на уши, как с горечью, но и с вдохновением проделывал всю жизнь я, впендюривая в министерских кабинетах в головы чиновников свои немудреные замыслы, приходилось трудно. Наше равнодушное, вечно занятое разного рода идеологическими спектаклями общество Митю не востребовало, поскольку искусством, в сущности, оно никогда не интересовалось. У самого же Мити изначально не было умения исхитряться и изворачиваться, при том что искусство занимало в душе его фундаментальное, Богом данное место.

Быть художником — это, в конце концов, конечно же, не способность «откликаться на веяния времени», глубоко искренне или глубоко конъюнктурно, один черт, а талант построить собственную судьбу, личность, миропонимание, индивидуальное творчество вне всяких этих «веяний». Митя всегда с одинаковым презрением относился к нашим меняющимся общественным формациям — социалистическим, постсоциалистическим и даже капиталистическим, и общественные формации платили ему тем же — полным отсутствием какого-либо интереса к его личности и судьбе. В этой книге я постараюсь рассказать о другом подобном человеке, тоже необыкновенно дорогом и близком мне, моем школьном товарище Леве Васильеве — в их судьбах, при всей разнице их профессий в искусстве и жизненных обстоятельств, так много похожего!

Я счастлив, что много лет во ВГИКе мы преподаем вместе — вместе с Митей и с Валерием Рубинчиком ведем мастерскую.