Лев Николаев - В оккупации. Дневник советского профессора

Мы дошли до хатки с открытыми окнами. На крики женщины появились три немецких фельдфебеля. Я начал им объяснять по-немецки, что я нашел доску вблизи огорода и не думал ее красть у этой женщины. Но они не слушали меня. Один из них, очевидно Адольф – любовник этой женщины, – спросил ее: «Крал?» Она стала кивать утвердительно головой. Тогда все три немца выбежали из хаты. Они внезапно набросились на меня и начали меня бить. Один из них наступил мне своим сапогом на большой палец левой ноги и поломал одну фалангу. Но тогда я боли не почувствовал: я бросился бежать. Немцы меня не преследовали.

К сожалению, я заметил, что уличка упиралась в тупик. Я вспомнил, что меня ждет дочка, и повернул обратно. Немцы продолжали стоять посреди улицы в угрожающих позах. Я попросил их пропустить меня, так как меня ждет дочь. Но они набросились на меня вновь и стали опять бить. На этот раз я отбежал довольно далеко, перелез через забор и круговым путем дошел до того места, где должна была ждать меня дочь. Однако ее больше там не оказалось. Очень обеспокоенный, я пошел домой в надежде, что дочь уже дома. Но ее и там не оказалось. Жена, которой я все рассказал, набросилась на меня с криками, очень разволновалась и заявила мне, что погубил ребенка и что, очевидно, немцы ее взяли и где-нибудь истязают. Мы выбежали с намерением искать ребенка, хотя было уже поздно и темнело. К счастью, все окончилось благополучно и мы встретили дочку недалеко от нашего дома.

Это избиение произвело на меня глубокое впечатление. Я почувствовал особенно остро, насколько немцы жестоки и несправедливы. Они поверили взбалмошной бабе и не пожелали выслушать меня. Они избили меня как мелкого воришку! И тем не менее я могу благословлять судьбу, что дело окончилось так благополучно для меня. Я думаю, что меня спасло мое знание немецкого языка. Благодаря этому я отделался «только избиением». Могло быть хуже: они могли меня расстрелять или повесить, и жест офицера отнюдь не был шуткой!

Я дал себе слово: впредь я буду по мере сил активно бороться с немцами. Буду делать все возможное, чтобы вредить этим гадам.

12 июля

Немцы превратили нас в колониальных рабов и вызвали искусственный голод, обесценивши советский рубль и приравнявши марку к десяти рублям. Этим они вызвали подорожание продуктов в десять раз. Впрочем, некоторые дефицитные товары подорожали в 20–30 раз. Бумажные марки, распространенные немцами по Украине, не имеют хода в Германии, и, таким образом, они фактически не имеют никакой цены. Каждый день на базар мы тратим минимум 200 рублей, а жалованья я получаю в университете лишь 675 рублей в месяц. Таким образом, моего жалованья нам хватает лишь на три дня. Мы живем тем, что продаем вещи. Продаем все, что только можно продать – ботинки, платья, белье. Скоро нечего будет продавать. Сейчас заболел мой сын. Боимся, что у него тиф. Нужно ему купить немного риса, манной крупы, яиц, масла. А где взять деньги? Я готов продать свою душу дьяволу. Но, увы, где его искать?.. Часто на меня нападает такое отчаяние, что я подумываю о самоубийстве через повешение. Удерживает лишь мысль о том, что эти испытания временные и что рано или поздно советская власть вновь установится в Харькове. Но пока наши все отступают и отступают и немцы празднуют победу за победой.

18 июля

Вчера на Павловской площади меня окликнул чей-то голос. Я обернулся и увидел моего бывшего ассистента знакомого Б. А. Никитского. Рядом с ним стоял какой-то гражданин средних лет, на которого я не обратил никакого внимания. Никитский стал меня расспрашивать относительно моей поездки в Германию. Зная, что он психически не вполне уравновешенный человек, я сначала отвечал ему очень сдержанно. Но он почему-то настойчиво стал добиваться от меня подробностей. Моя бдительность ослабилась, и я стал отвечать более откровенно. Разговор принял примерно следующий оборот:

Никитский. Какие же у вас впечатления от поездки?

Я. И хорошие, и плохие.

Никитский. Может быть, у вас были тяжелые моральные переживания?

Я. Да. Были и такие.

Никитский. А где вы служили в Германии?

Я. В течение десяти дней я служил в качестве врача в «трудовом» лагере для русских рабочих в Нейкельне, на южной окраине Берлина.

Никитский. Говорят, что с рабочими плохо обращаются?

Я. Да. Неважно. В этом-то все и дело! В министерстве по восточным делам (Ostministerium) мне предложили подать по этому поводу письменное заявление и рассказать, что делается в том лагере, где я был. Я изложил всю правду про голод, побои, издевательства. А теперь меня обвиняют чуть ли не в большевизме.

Незнакомец. Очевидно, вы написали только то, что видели лично?

Я. Да. Написал только правду.

Никитский. Какие же последствия?

Я. Неприятные. Меня вызвали в гестапо для объяснения.

Никитский (представляя мне незнакомца). Разрешите вас познакомить: это сотрудник гестапо!

Я понял, что стал жертвой провокации, и постарался смягчить мои прежние слова относительно бедственного положения русских рабочих в Германии. Я заявил также, что политикой я никогда не занимался.

Незнакомец хотел предложить мне свои услуги для разъяснения этого дела: «Как член тайной полиции я, может быть, могу…» Но я поспешил прервать его: «Нет. Благодарю вас. Это дело, кажется, уже закончено. Не стоит его возбуждать вновь!» Обменявшись еще несколькими фразами, мы расстались.

Когда я рассказал моей жене, что произошло, она побранила меня за мою неосторожность. Я вполне согласен с тем, что вел себя необдуманно. Но кто мог предположить, что Никитский так подведет меня. Ведь это настоящая провокация. Как он смел так настойчиво задавать мне подобные провокационные вопросы в присутствии агента немецкой тайной полиции. То обстоятельство, что он психически не вполне нормальный человек не может извинить его. По-видимому, он устроил все это сознательно. А ведь я мог ляпнуть и нечто похуже. Я мог в присутствии гестаповца обругать их или назвать Гитлера соответствующими подходящими для этого эпитетами. В таком случае арест, пытки в гестапо и расстрел были мне обеспечены.

20 июля

Там, где служит мой сын Олег, работает в качестве помощницы повара бывшая актриса. Она еще молодая и миловидная. Но ее лицо и улыбку портит дыра, зияющая на месте нескольких выбитых зубов. Вчера она рассказала по этому поводу следующее. Несколько месяцев тому назад она служила горничной в Frontsammelstelle, гостинице, расположенной неподалеку от Южного вокзала и предназначенной для немцев. Там как-то раз остановилась немецкая «сестра милосердия». Вечером эта немка выставила свои ботинки в коридор, чтобы их почистили. Горничная была очень занята и почистила обувь недостаточно хорошо. Утром разъяренная немка позвала горничную и, взявши ботинок за носок, ударила каблуком по лицу горничной. Удар пришелся по зубам: несколько зубов были выбиты. Немецкие солдаты присутствовали при том, как немецкая «сестра милосердия» избивала русскую женщину. Однако они не только не защитили актрису, но смеялись при виде этой дикой сцены.