Вадим Верник - Свободный полет. Беседы и эссе

— …много негативного?

— Очень много. Но мне друзья помогли. Они сказали: если ты сейчас не уедешь, погубишь и себя, и свой талант. Я бы сама к этой мысли не пришла.

— Наташа, но все-таки как вы решились на такой шаг? Это случилось на гастролях в Лондоне.

— Я просто поверила, что мне это решение было дано свыше. Что это Бог мне сейчас подсказывает и направляет меня. И когда я это поняла, сразу успокоилась. Значит, так должно быть. Но принять такое решение было очень трудно. Я плакала, вся жизнь пронеслась перед глазами. А потом как будто ёкнуло: нет, надо, это моя судьба. Все произошло внезапно. Я даже чемодан не успела собрать.

— Вы были уверены, что у вас всё получится? Подобных примеров ведь не существовало. Нуреев и Барышников остались на Западе позже.

— Я не задумывалась, уверена я или нет. Мне нужно было осваивать новое пространство. У меня обострился артистический голод, и его необходимо было удовлетворить.

— Вы хотели попасть в «Ковент-Гарден»?

— Для меня это было нечто само собой разумеющееся. Но балерины лондонского театра воспротивились.

— Да, я знаю. Вся женская половина труппы подписала заявление: «Мы не хотим, чтобы Макарова работала в театре». Чем вы их так напугали?

— Понимаете, они долгое время находились под эгидой Марго Фонтейн (выдающаяся английская балерина. — Прим. ). Она всегда была первой. А тут появляюсь я.

— И что вы почувствовали, когда двери театра, о котором вы мечтали, фактически захлопнулись перед вами?

— Я была очень разочарована. Просто больно было. Но вдруг моментально пришло письмо из Америки. И я сразу уехала. Хорошо, что вещи складывать не пришлось — их у меня не было.

— И началась новая жизнь, эйфория, или порой сверлила мысль: может быть, я зря так поступила?

— Я никогда не смотрю в прошлое с сожалением. Наоборот, думаю только о том, что будет завтра. И инфантильной я никогда не была.

— Это самовоспитание?

— Возможно. Или дикая природа, которая мне когда-то помогла: поля, ромашки, сосны, березки… Я и в проруби тонула. Всё это, конечно, откладывается. И рождает свободомыслие.

— А что было психологически самым трудным? К чему сложнее всего было привыкнуть?

— К темпу жизни. Надо было учить балет. Боже мой, столько разных стилей!

— В СССР тогда все танцевали в одном стиле.

— Ну, не совсем. У меня все-таки преподавателем был Леонид Якобсон (знаменитый советский балетмейстер. — Прим. ). Но там, за границей, был модерн. Потом construction. Вы знаете, что это такое? (Показывает несколько па.)

— Жаль, что невозможно передать это на бумаге. То есть вам безумно нравился современный танец?

— Не то чтобы безумно… Но я за этим приехала — чтобы освоить новое.

— В американской труппе вы сразу стали примой?

— Конечно, сразу.

— Почему «конечно»?

— Потому что это естественно. Я же была фигура такая…

— …масштабная?

— Не в этом дело. Мое решение уехать стало политическим, хотя я сама не занимаюсь политикой и не интересуюсь ею, и вызвало резонанс во всем мире. На мне лежала ответственность: за моей спиной стояла Россия.

— Вы были готовы трудиться с утра до ночи?

— Ох, я так трудилась, вы себе не представляете… Как было сложно, господи! Но я такой человек, мне надо углубляться. Я не могу танцевать, как многие актеры, которые болтают, болтают, а потом выходят на сцену — и ничего не происходит. Мне нужно сосредоточиться, для определенной роли послушать определенную музыку, побыть одной. Это долгий, глубокий процесс. А если вдруг случается, что я гримируюсь, вхожу в роль, слушаю Баха, а рядом кто-то сидит и болтает без умолку, спектакль получится не таким удачным. Глубины той не будет.

— Скажите, Наташа, какое время было для вас самым счастливым? Что вы считаете главным своим достижением?

— Тот момент, когда я произвела ребенка на свет. Хорошенького ребенка. Чудо из чудес.

— Это произошло, когда ваша карьера уже была в зените?

— Да, но внутренне я начала уставать. А после рождения сына у меня открылось второе дыхание. И организм обновился. Наверное, мне нужен был перерыв. Когда у тебя подписан контракт, ты не можешь не танцевать. Даже если нога болит — едешь и танцуешь. Я колени так погубила.

— Вы тогда не думали о здоровье?

— Нет, и это ужасно. Я всегда советую молодому поколению: думайте о здоровье. Если тело говорит: подожди, отдохни — обязательно прислушивайтесь.

— Интересно, у вашего сына американский менталитет?

— Нет, Андрей больше европеец, хотя родился в Сан-Франциско.

— Чем он занимается?

— Финансами, вместе с отцом. (Муж Наталии Макаровой, Эдвард Каркар, был крупным бизнесменом; он умер в 2013 году. — Прим. ОК! )

— В балет не хотели сына отдать?

— А он и не стремился. Хотя у него подъем очень высокий, в отца, это у меня там ничего нет… Сын очень увлечен айкидо — спортом, но более духовным.

— Наташа, это правда, что крестная вашего сына — Жаклин Кеннеди?

— Совершенная правда.

— Вы дружили?

— Виделись на гала-вечерах. На одном из них мы сидели рядом, в ложе. У меня только родился сын. Она говорит: «Ну как, что?» Я отвечаю: «Вот, крестить будем скоро». Она: «Неужели?!» И такими восторженными глазами на меня смотрит. А я шутя говорю: «Хотите быть крестной матерью?» — «Да, yes, very well!» Так и получилось.

— Жаклин Кеннеди — крестная, свидетель на вашей свадьбе — Михаил Барышников…

— Да, на венчании он корону держал над моей головой.

— Вы и в России были близкими друзьями?

— В России как раз и подружились. Вместе танцевали в балете «Горянка». Я его привела в американский балетный театр. Уговорила моего партнера по «Жизели» отдать этот спектакль Барышникову, иначе ему пришлось бы долго ждать следующего случая, чтобы заявить о себе. И мы станцевали «Жизель» вместе. Барышников, конечно, состоялся бы и без меня. Но с моей помощью это произошло быстрее.

— Барышников сразу адаптировался в Америке?

— Быстрее всех, по-моему. Он бо́льший американец, чем сами американцы.

— А кто вам ближе по духу — Нуреев или Барышников?

— Барышников. С Нуреевым было очень сложно. У него характер зверский. На сцене всё это, конечно, забывалось. Когда он в «Ромео и Джульетте» запрыгивал, как дикое животное, на катафалк, где я лежала, то был великолепен!

— У Нуреева «зверский» характер, но и вы, как я понимаю, не сахар.

— Я не могу себя анализировать. Я разная. Могу быть такой, а на другой день чувствую себя совершенно иначе, веду себя и соображаю по-другому.