Томас Лоуренс - Семь столпов мудрости [litres]

Поздним днем, покрыв десять миль, добрались мы до Аба-эль-Лиссана. Здесь мы опять сели на наших верблюдов и безостановочно ехали вперед, пока перед нами не предстало чудесное видение равнины Гувейра – теплой и уютной. Повеселевшие верблюды быстро доставили нас домой, в Гувейру.

Из Акабы для меня пришло тридцать тысяч фунтов золотом. Так как все мои люди находились в Тафиле или в Азраке, я попросил Фейсала дать временных провожатых. Он прислал мне двух своих всадников из племени атейба: Серджа и Рамейда. Чтобы помочь везти золото, он прибавил к отряду людей шейха Мотлога, проявившего свою доблесть, когда наши бронированные автомобили атаковали равнины ниже Мудоввары [75] Речь идет о действиях против Хиджаэской железной дороги поздней осенью 1917 г .

Золото было рассыпано по мешкам, в каждом – одна тысяча фунтов. Я дал по два мешка четырнадцати из двадцати человек Мотлога, а два остальных взял себе. Мешок весил двадцать два фунта, и в ужасных дорожных условиях два мешка являлись достаточным грузом для верблюда. Мы выступили в путь в полдень, надеясь на легкий первый переход, прежде чем вступим на мучительные горные дороги. Но, к несчастью, через полчаса пошел дождь, промочивший нас насквозь.

Мотлог заметил чью-то палатку в закоулке у известняковой горной вершины. Несмотря на мое настойчивое требование поспешить, он заявил, что проведет в ней ночь, а завтра посмотрим, на что будут похожи горы. Я понимал, что нерешительность приведет к роковой потере времени, поэтому простился с ним и поехал дальше со своими двумя людьми и шестью из племени ховейтат, направляющимися в Шобек и примкнувшими к нашему каравану.

Спор задержал нас, и из-за него к наступлению темноты мы добрались лишь до начала ущелья. Печальный мелкий дождь заставил нас пожалеть о безрассудной доблести и вселил зависть к Мотлогу, пользующемуся сейчас чьим-то гостеприимством. Внезапно нас привлекла красная вспышка слева, и мы, двинувшись по направлению к ней, нашли шейха Салеха Ибн Шефиа, расположившегося там лагерем в палатке и в трех пещерах с сотней своих вольноотпущенников из Янбу.

Он пригласил меня, несмотря на то что я промок до нитки, к своему ковру в палатку и дал новую одежду. Насытившись, мы улеглись и безмятежно проспали всю ночь, слыша, как дождь барабанит по двойному холсту. Мы встали с рассветом и поднялись на высокую гряду. На всех вершинах были белые купола снега.

Когда мы вышли из-за последнего кряжа, прямо в лицо нам подул северо-восточный ветер, такой холодный и пронизывающий, что у нас перехватило дыхание и мы поспешно вернулись под прикрытие. Казалось, что ветер окажется для нас роковым, но мы сбились в кучу и с трудом двигались сквозь него через прикрытые высотами долины.

Сердж и Рамейд были испуганы болью в легких, и им казалось, что они задыхаются. Чтобы избавить их от морального страдания при прохождении через дружественный лагерь, я провел наш маленький отряд за холмом, где расположился Мавлюд.

В этом месте, на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря, находился отряд Мавлюда и стоял уже в течение двух месяцев без помощи. Бойцы были вынуждены жить в неглубоких окопах у холма. У них не было другого топлива, кроме чахлой сухой полыни, на которой они через день пекли хлеб. Они не имели другой одежды, кроме летнего облачения цвета хаки, по образцу британской формы. Они спали в ямах, полных паразитов, на пустых или полупустых мешках от муки, свившись клубком в шесть или восемь человек, чтобы на всех хватило поношенных одеял.

Почти половина из них погибла или заболела от холода и сырости, остальные же остались на посту, ежедневно обмениваясь выстрелами с турецкими форпостами, и только непогода спасала их от сокрушительной контратаки. Мы многим были обязаны им, еще более Мавлюду, который своим мужеством укреплял в них сознание долга.

Весь наш день был полон трудностей. Почва горного кряжа у Аба-эль-Лиссана покрылась коркой от мороза, по ней уже можно было двигаться, зато нам мешал жгучий ветер, слепивший глаза. Но затем опять начались наши мучения. Верблюды вышли к подножию вала из скользкой глины высотой двадцать футов и беспомощно заревели, словно желая сказать, что они не смогут втащить нас наверх. Мы соскочили, чтобы помочь им, но сами почти так же соскальзывали обратно. Наконец мы сбросили наши новые сапоги и босиком втащили верблюдов наверх по склону.

До захода солнца нам пришлось спешиться не менее двадцати раз. Дождя, однако, не было, и мы непоколебимо продолжали двигаться на север. К вечеру перед нами открылась речушка Васта; это означало, что мы делали более мили в час. Из опасений, что завтра и мы, и наши верблюды окажемся слишком измучены, чтобы передвигаться с такой же скоростью, я во мраке двинулся через ручей. Он казался вздувшимся, и животные топтались на месте, опасаясь воды. Нам пришлось спешиться и вброд переходить поток ледяной воды глубиной три фута.

На высоком берегу ветер оглушил нас, словно ударив кулаком. Около девяти часов вечера мои спутники бросились с криками на землю и отказались идти дальше. Мы выстроили девять наших верблюдов тесным рядом и разлеглись между ними с полным комфортом. У каждого из нас было по два армейских одеяла и по пакету с хлебом. Таким образом, мы могли беззаботно спать в грязи и холоде.

На рассвете мы, освеженные, двинулись вперед. Погода смягчилась, но все вокруг стало серым, и в бесцветной мгле неясно маячили покрытые угрюмой полынью горы. В туманных долинах тающий снег образовал ленивые потоки, и наконец опять начали падать густые мокрые хлопья. В полдень, казавшийся сумерками, мы достигли заброшенных развалин Одроха.

Я хотел взять вправо, чтобы избежать до Шобека встречи с бедуинами, но люди ховейтат повели нас прямо к их лагерю. Они были истощены, так как за семь последних часов мы проехали шесть миль. Двое моих людей атейба были не только измучены, но и деморализованы. Взбунтовавшись, они поклялись, что ничто на свете не сможет заставить их отказаться от гостеприимства племени ховейтат.

Лично я чувствовал себя достаточно свежим и бодрым, и ненужная задержка раздражала меня. То, что Зейд сидел совершенно без денег, являлось для меня великолепным предлогом, чтобы поехать вперед одному. Это было вполне безопасно, ибо в такую погоду ни один турок или араб не высовывал носа наружу и дороги были в моем безраздельном распоряжении. Я забрал у Серджа и Рамейда их четыре тысячи фунтов, обозвал их трусами, какими они в действительности не были, отпустил и уехал.

На заходе солнца снег перестал падать. Мы шли вдоль реки и увидели бурую колею, идущую по противоположному холму по направлению к деревне. Я хотел пересечь ее, но меня ввела в заблуждение тонкая корка, которой подернулись лужи, и я провалился под лед (который резал, как нож) и так глубоко завяз, что стал опасаться, что мне придется провести всю ночь, погрузившись до пояса в мерзлую грязь, или, пожалуй, и совсем не вылезти из нее, что означало медленную смерть.