Вера Васильева - Жизнь, похожая на сказку

Да, конечно, это не постаревшая Ольга из «Свадьбы с приданым», это не затихшая робкая кокетка Розина из «Женитьбы Фигаро» – это кто-то другой. Но эта женщина прекрасна! – и это та самая скромная, бесскандальная, мудрая Вера Кузьминична Васильева, о которой, казалось, все известно, с которой все ясно.

И еще одна радость для зрительниц – моих ровесниц. Да, ей, актрисе Васильевой, за семьдесят, а она еще любит и любима, она летает по сцене, она танцует, она прекрасно носит костюм. И сидящие в зале молодеют. Ну конечно же, еще не все потеряно, все зависит от нас, важно самой ощущать себя молодой, интересной, не бояться ничего, верить в себя, – думают они, глядя на сцену.

Об этих ощущениях мне часто говорили или писали в письмах зрители, поэтому я и рискую описать все свои чувства. Но и трезвой самооценки у меня достаточно, и я так же откровенно поделюсь всем, что меня мучает: и неуверенностью в себе, и одиночеством в своем театре, и размышлениями о том, что же дальше. Что я могу? На что не имею права?

А теперь попробую, мой друг, разобраться в своей огромной неудаче, которую я потерпела с такой сокрушительной силой, что это до сих пор не дает мне покоя, не отпускает и заставляет думать, искать причину в окружении, в партнерах, в режиссере, но главное – в самой себе.

В 1998 году, спустя два года после выпуска «Священных чудовищ», я, естественно, надеялась на новую роль. И вдруг на сборе труппы неожиданно услышала, что берут в репертуар пьесу Жана Жироду «Безумная из Шайо». И, о радость, кажется, роль Безумной предназначена мне. Пьесу я до того не читала, но слышала, что Майя Плисецкая танцевала в Париже эту партию. Значит, есть в этой роли магия, привлекшая великую балерину. Обрадовалась я и режиссеру Евгению Каменьковичу – молодому, озорному, с которым радостно и довольно успешно работала над спектаклем «Восемнадцатый верблюд», играя роль Агнессы Павловны, одинокой, но на вид благополучной женщины. Этот спектакль шел у нас около пятнадцати лет и всегда с неизменным успехом. Мы встретились с взаимной надеждой на успешную работу. Пьесу я прочитала, роль мне понравилась, но насторожило то, что пьеса очень многословная, без особой интриги, несколько холодная и рациональная. Прочитали пьесу и участники будущего спектакля, но восторга она не вызвала. Со свойственными нашему театру остроумием и насмешливостью участники спектакля почти всегда начинали репетиции с вопроса: «А кому нужна эта пьеса? Про что она?» Режиссер отвечал, что это театральная утопия. Весело смиряясь, начинали репетировать, и снова по ходу репетиций одни и те же вопросы: «Кого это может заинтересовать? Кому это нужно?»

Я, всегда благоговейно относясь к репетициям, терпеливо все это слушала, начиная унывать, но думала, что, наверное, так теперь репетирует молодежь – весело, с уверенностью, что все можно сыграть.

Моя роль меня очень влекла, но мне не было комфортно на репетициях, я не верила в себя, роль требовала абсолютного взаимопонимания с режиссером и с партнерами. Мои последние работы с Александром Вилькиным, Андреем Сергеевым в Новом драматическом театре, с Борисом Голубицким в Орле приучили меня к удивительной вере в себя, в свои возможности, к страстному желанию раскрыться по-новому, но на основе своего душевного строя.

Здесь же, в наших репетициях, две-три неосторожные, несколько уничижительные фразы сразу же лишили меня крыльев. Однажды из зала раздался голос режиссера: «Вера Кузьминична, я знаю, в вашем театре к вам относятся не так, как публика, а мы докажем, что вы можете играть ярко, остро…» Приблизительно так звучали эти слова, но моя избалованность бережным и влюбленным ко мне отношением сразу же сыграла со мной злую шутку.

Я зажалась. Как-то неловко перед этой малознакомой молодежью было что-то доказывать. Но, как всегда, старательно и послушно я продолжала.

И еще: неоднократно режиссер предлагал всем молодым актерам учить мой текст, чтобы, если я забуду, подсказывать мне на сцене.

Такого я в своей жизни не ожидала, я себя ощущаю в другом возрасте, никогда не прибегала к суфлерам; а здесь, правда, роль очень большая и часто нелогичная, поэтому трудно запоминаемая… Но разве я дала повод сомневаться в моей памяти?

Наверное, читая это, люди, далекие от нашей профессии, скажут: «Какие пустяки! Неужели это имеет хоть какое-то значение?»

Как ни странно, все имеет значение. Взаимоотношения актера и режиссера – это творческий роман, и только тогда может что-то получиться.

Я, актриса, верю, что режиссер любит меня, ведет меня, мы вместе мечтаем создать роль – это наша общая тайна. Я для него желанный материал, и он, любя меня, вылепит свою мечту – роль, спектакль.

Можно было бы и не вспоминать этих деталей, но хочется попытаться понять все тонкости своей профессии, своих ран и своих взлетов.

Репетиции проходили цинично, весело, на мой взгляд, а на взгляд других исполнителей, может быть, молодо и раскованно. И где правда – я не знаю. Многие до генеральной репетиции ходили с тетрадками, так и не выучив роли.

Евгений Каменькович переживал тяжелейший период – смертельно больна была его мать, но он мужественно и энергично проводил репетиции. Иногда что-то обнадеживало в моих репетициях и его, и меня.

Нащупывался довольно смелый внешне и достаточно неожиданный для меня образ. Но то, что наметилось вначале и обнадеживало, дальше не развивалось, я повторяла найденное, а работа проходила больше эпизодами – с молодыми и немолодыми актерами, занятыми в этом спектакле.

Может быть, режиссер верил, что образ сам созреет во мне и я рвану к финишу, а может быть, не очень чувствовал, что надо подсказать мне, и я болталась от веры к безверию, но все надеялась: вот будут прогоны, и все мы озаримся, хотя в театре очень скептически относились к пьесе.

Теперь попробую проследить свои ощущения от роли и от самой себя в ней.

Слово «безумная» – ведь это не «сумасшедшая» – прекрасно. В этом слове вызов, полет, может быть и безумный, но полет. Ее называют «графиней» – значит, она аристократична, хотя может быть и в лохмотьях. Мне казалось, ее безумие – это эпатаж той жизни, которая ее жестоко обманула. Она безумно одинока и не хочет быть с людьми. Когда-то ее предал любимый человек, и она мысленно возвращается к нему. Он ей чудится в образе молодого человека, бросившегося в Сену, и она спасает его. Ее любовь теперь – это Париж, парижские улицы и люди Парижа. Когда она узнает, что хотят уничтожить город, она спокойно и просто считает, что надо уничтожить тех людей, которые ради наживы готовы на все. Эта мысль для нее проста и естественна. Вместе с художницей по костюму и нашими гримерами мы нашли мой внешний облик. Бледное лицо со следами былой красоты, седые развевающиеся волосы с тонкими подкрашенными прядями, платье из разных кусков материи, обрисовывающее фигуру, и огромный палантин из тюлевой занавески темно-золотого цвета, перчатки с порванными пальцами и лорнет в руках. Старые туфли на высоком каблуке.