Алексей Баталов - Сундук артиста

Мы обсуждали минувший день, время от времени потчуясь морепродуктами, и вдруг налетела чайка. В память врезалось нечто размашистое, бело-серое. Опустившись на стол, мгновенно сложив крылья, горделиво вздернув голову в сером чепчике, птица как-то чванливо глянула на меня и, схватив кораллово-белую креветку с блюда, взвилась вверх. Порыв воздуха хлестнул по лицу. И только в это мгновение я испугалась. Испугалась не птицы, а силы, исходившей от нее. На какие-то мгновения все замерло. Я первый раз столкнулась с дикой, враждебной мощью, которая не слышит и не понимает меня. Воля не подвела. Я осталась спокойна. В те секунды мне стало понятно, что птицы наделены каким-то разумом. Неприятный осадок остался в душе, словно чайка прогоняла меня из города. Почему, не понимаю до сих пор. А площадь продолжала жить ночной, праздной жизнью. Залитая вся неоновым светом, она теряла свою неповторимость. Три ресторана – три эстрады, словно три щупальца великана-осьминога, обвив прокурации, давили бело-желтыми клешнями-ресторанами. Площадь, подобно задерганному трубадуру, пела и пела на разные лады тринадцать или семнадцать модных мелодий. Собор Св. Марка задремал и слегка осел под покровом ночи.

В номерах мы собрали чемодан минут за десять. Потом хотели с матушкой вдвоем попить чай. Оказалось, что в этой гостинице не приносят в номер, а ресторан работает до десяти вечера. Нас это только развлекло. В номере имелось два рифленых стакана. Мы выпили по полстакана воды и легли спать. Из коридора и с улицы доносились резвые шаги, приглушенный смех, взволнованные речи – венецианцы бодрствовали. Город жил в другом времени. Стоило лишь бесшумно выскользнуть из гостиницы и пройти на тихую улицу без кафе и витрин.

Я долго не могла заснуть, понимая, что никогда не вернусь в этот город. Любовалась при тусклом свете матового бра старинным узором темно-бирюзовых обоев. Необъяснимое чувство владело мной от ощущения, что за окном Венеция.

По утрам для меня был особенно приятен колокольный звон. Мне казалось все это сном. Мы собрали наши дорожные сумки и спустились вниз. За завтраком я вспомнила свое детство, вкушая белый, подсушенный хлеб с маслом и клубничным джемом. Клубнично-сливочный вкус напомнил детские годы. Трапезничая и слушая разговоры о минувших днях, я с грустью понимала, что моя мечта исполнилась, а поделиться своими мыслями не с кем. Никто не ждал меня с жгучим нетерпением, с каким ждал бы отец. Бывали секунды, когда папа – его душа – находилась возле меня.

Дорога от гостиницы к причалу и путь в аэропорт был для меня скорбным. Меня устроили на палубе, между двумя скамейками, а мои спутники расположились позади, так что я почти не слышала разговора. Необыкновенные особняки, совершено разные, но единые по стилю, величественно парили над водой. Неожиданно натянулись, как из кисеи, тучи, солнечный свет стал белесым и тусклым, и город стал строже. С его стен, как мне показалось, спала праздность, и город стал прекраснее, и с трудом верилось, что это сотворили люди. Стал накрапывать дождь. Морская гладь зарябила. Дворцы, особняки, соборы уплывали все дальше и дальше. Как бы было хорошо прыгнуть в серо-зеленую воду и вернуться назад – в Венецию безымянной странницей.

Уже на берегу, по дороге в аэропорт, ясно поняла, что в Венецию я никогда не вернусь. Дождь лил стеной. В аэропорту города Тревизо мне стало как-то неуютно, ибо его пространство напоминало почему-то огромный ангар для самолетов тридцатых годов. Муторно два часа ожидать свой рейс. Мимо проходит множество людей, так что сложно запомнить лица. Настороженная озабоченность людей делает безликими. Весьма долго тянется осмотр ручной клади. Полицейские беспристрастны и невозмутимы. Не помню, что они откладывали. Кто-то возмущался, кто-то принимался спорить. Мне было стыдно за своих соотечественников. Неизвестно, чем все завершилось, ибо нас пригласили на посадку.

Все было, как в прилет. Только в обратную сторону.

Пассажиры уже были на местах, когда мы поднялись на борт. Конечно, были и презрительные взгляды, и доброжелательные. У нас оказались места в средине самолета. Со мной вежливо обращались. Еще около получаса самолет стоял на запасной полосе. Двигатели урчали. Света не было. Воспоминание… все четыре дня пронеслись пред мысленным взором. Самолет бежал по тверди земной, но вдруг, покачнувшись, взлетел. Секунд пять я ничего не ощущала. В иллюминатор видна была местность. Эта была Италия. Мама прильнула ко мне. В это движение вмещалась и скорбная тоска, и одиночество, и потерянность, и незащищенность, и решимость. Мне было понятно, каких усилий и сколько воли она истратила за пять дней… два года тому назад отец взял у нее слово, что она покажет мне Венецию. Слезы разбухали и жгли. Самолет подъехал к взлетной полосе. …Папа смотрел счастливым и пристальным взором: «Я хоть раз не выполнил своего обещания?» – спрашивал он, когда что-то, обещанное им, исполнялось… Вернулось сладостное ощущение, что рядом они оба. Самолет набирал высоту. Итальянская земля все глубже и глубже погружалась в молочный кисель облаков…

Через три часа с минутами самолет вновь заурчал, вдавливая всех в кресла, и стал снижаться… и шасси чиркнули по родной земле…

Мы вышли последними. Стюарды нас проводили. Невольно во мне пробудилась гордость за свое отечество: помощники все делали грамотно и вежливо. Плавно спустились с трапа и вошли по пандусу в просторный фургон. По обеим сторонам тянулись сиденья, обтянутые черным дерматином. В этом автомобиле широкие окна и июльское мохнатое солнце ломилось во все окна.

Наш аэропорт стал похож на все аэропорты мира. Зато в мире нет урчащего, ползущего Прокруста, как в России. Автомобили двигаются в противоположных направлениях. К входу извозчикам невозможно было подъехать. Те водители такси, которые часто ездят в Шереметьево, ведают, какой дорогой пробираться, чтобы подъехать к входу. Человек, встречавший нас, пошел за машиной. За дверями аэропорта людей ждал головокружительный аттракцион: пройти с поклажей в руках три-четыре ряда движущихся автомобилей, преодолевая бетонные барьеры высотой в сажень. Чем мы хуже А.В. Суворова, перешедшего Альпийские горы? Перелезть через две бетонно-чугунных загородки и перетащить помимо двух сумок еще свой «возок» так, чтобы тебя какой-нибудь автомобиль не подцепил своим бампером и не протащил бы! Зато мы сели в машину за семь секунд…

А когда мы оказались дома одни, в родной и уютной обстановке, созданной отцом, на душе стало теплее; многие вещи были отцу очень дороги, и теперь мне открылась их связь с неповторимым искусством Италии. И ночью, засыпая под автомобильное многоголосье Москвы, я все еще плыла по каналам того дивного города, что называется Венецией.