Олег Табаков - Мечта о театре. Моя настоящая жизнь. Том 1

В то же время эта история стала в каком-то смысле объяснением некоторых действий театра в отношении меня, которые были предприняты позже. Дело в том, что сегодняшний «Современник» как бы не помнит тех шести с половиной лет, когда я был директором театра. В сознании моих бывших сотрудников период руководства театром мною, это «позорное шестилетие», как я называю его по аналогии с «позорным десятилетием» Никиты Хрущева, теряется в дали или является «фигурой умолчания». Как будто и не было этих «лет позора», лет отступничества, как формулировала коммунистическая партия. Вроде и меня не было. Был Эрман. На самом деле Леня Эрман – замечательный директор, но когда Табаков был директором театра, он являлся директором-распорядителем…

Мое «позорное шестилетие» ознаменовалось довольно серьезным обновлением «Современника». При моем активном участии в театр был принят целый ряд молодых людей, которых, как мне казалось, явно не хватало и чье отсутствие тормозило наше дальнейшее развитие. Это были Фокин, Райкин, Неелова, Поглазов, Сморчков, Богатырев. Чуть позже был взят режиссер Иосиф Райхельгауз. Стремительно и много работая, молодежь заявила о себе в первые же два-три года. Фокин ставит спектакли «Валентин и Валентина» по пьесе Рощина, потом «Провинциальные анекдоты» Вампилова, потом свой знаменитый студийный спектакль по рассказу Достоевского «Сон смешного человека» – «Записки из подполья», ставший в ряд наиболее значимых в той Москве. Смелая, честная, бескомпромиссная и явно обгоняющая время работа, где замечательно играли Костя Райкин, Лена Коренева и Гарик Леонтьев. Если говорить о методологии воспроизведения живого человеческого духа, это был один из самых высоких ее образцов. Потом Валера Фокин ставил «Не стреляйте в белых лебедей», «С любимыми не расставайтесь». Для молодого Фокина я всегда старался организовать «зеленую улицу». И не ошибся.

Все это было моими радостями директора и актера театра «Современник».

Мы без устали приглашали известнейших режиссеров и литераторов, приносивших с собой свежие идеи для развития забуксовавшего театра. Активное и серьезное участие в этом процессе принимала заведующая литературной частью Елизавета Исааковна Котова, человек, которому театр во многом должен быть обязан полноценным репертуарным движением той поры.

В это время вроде бы и провалов у нас как-то не случалось. С каждой работой театр что-то добавлял. Какие-то премьеры проходили тише, какие-то звонче, но зритель ответил признанием – значит, дела обстоят нормально. Хотя и тогда были спектакли, которые меньше посещались.

Спектакль «Тоот, другие и майор», поставленный Аловым и Наумовым, был отмечен на венгерском фестивале. Я играл там довольно эксцентрическую, сюрреальную роль Майора. Позднее я еще расскажу о ней.

Георгия Александровича Товстоногова мы пригласили ставить спектакль «Балалайкин и К°» по «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина. Для написания пьесы ангажировали Сергея Владимировича Михалкова. За роль Балалайкина я получил, пожалуй, не меньше лавров и зрительского одобрения, чем когда-то за «Третье желание».

Пьеса американского драматурга Дэвида Рэйба «Как брат брату» в оригинале называлась Sticks and bones – «Палки и кости». В «Современник» она попала следующим образом. Я был в Америке и познакомился с Джо Паппом, человеком уникальным, крупнейшим театральным деятелем США. Он продюсировал бродвейские мюзиклы-шлягеры: и «Корус Лайн», и «Иисус Христос – суперзвезда», а на огромные деньги от сборов устраивал Шекспировский фестиваль в Центральном парке, где часть представлений давалась замечательными актерами бесплатно. Эта акция была мощным средством оздоровления американской театральной жизни. После Паппа ничего подобного в Америке не делается. Джо Папп вручил мне пьесу, а в Москве зять Екатерины Алексеевны Фурцевой ее перевел. Ставить «Как брат брату» позвали Анджея Вайду. Честно говоря, я не очень люблю этот спектакль. Мне кажется, многое у меня там было недоделано и я только-только подступал к той жутковатой истории, как брат уговаривал брата покончить с собой: «Ну давай, ты просто начни резать вены – не сразу, не сильно, а так – раз-два»… Но притча явно не была доведена ни Анджеем Вайдой, ни нами, игравшими, до логического завершения. И Игорь Кваша, и я все равно остановились где-то на полпути в изображении этих американских братьев. А играть-то надо было про себя ! Потому что ничем не отличается то, что делали и делают члены американской семьи, от того, что делали и делают члены семьи советской или российской.

Большое удовольствие доставил сам факт общения с этим удивительно талантливым, интеллигентным, прекрасно воспитанным, «гжечным» человеком – Анджеем Вайдой. Редко с кем работа бывает такой душевно легкой, не таящей в себе никаких Сцилл и Харибд…

Успех сопутствовал спектаклю «Двенадцатая ночь», который я, будучи вице-президентом комитета «Театр и молодежь» Международного института театра, попросил поставить президента комитета Питера Джеймса. Оригинальный перевод шекспировской пьесы по нашей просьбе сделал Давид Самойлов. Телеверсию этого спектакля видели, кажется, все.

Потом приглашали Иона Унгуряну, поставившего «Доктора Штокмана».

Галя Волчек сделала прекрасные спектакли «Свой остров» Каугвера, «Восхождение на Фудзияму» Айтматова и Мухамеджанова. Последний пришлось с грохотом отстаивать в горкоме партии.

Это был очевидный рывок «Современника» после квелых и достаточно кризисных спектаклей «Чайка» и «С вечера до полудня». Я вовсе не хочу сказать, что после моих энергичных стараний в качестве директора в театре наступил ренессанс. Но какое-то оживление в движении, в развитии театральных средств выразительности все-таки наблюдалось.

Доходят до меня какие-то слухи о юбилеях «Современника». А вот моего шестилетнего отрезка как бы и не было… Вот «непосредственно Галина Борисовна приняла театр из рук Олега Николаевича». Я не преувеличиваю собственного значения, но думаю, что если бы я не встал тогда у кормила, неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба этого театра. Вот и все.

А Галю Волчек я люблю по-прежнему. Она остается для меня одним из очень важных людей в моей жизни. И не забываю ее малораспространенный и редко повторяемый поступок, когда она верно и беззаветно ждала меня после моего инфаркта для того, чтобы выпустить спектакль «Обыкновенная история».

Когда Гале исполнилось 65, я пришел к ней в комнату, где она сидит в театре, выпил и закусил за ее здоровье. Мы очень долго с ней говорили. Долго и хорошо. Вот такая жизнь.