Аида Арье - Русские эмигранты и их потомки. Истории успеха

Чем более воодушевлённым становился Коно, тем сильнее подкашивались ноги у Владимира. Когда же они вошли в выставочный зал, то последние сомнения отпали сами собой: это была спланированная ловушка! В самом центре экспозиции висело сразу три плаката авторства Третчикова.

Лицо Коно сохраняло самурайское спокойствие, пока его жертва судорожно размышляла, что её теперь ждёт. Ведь всё это представление с демонстрацией плакатов не могло оказаться случайным совпадением! Пристально наблюдая за его реакцией, Коно обратился к Третчикову:

– Что скажешь? Какая из этих работ тебе нравится больше всего?

Даже не всматриваясь в изображения, художник показал на плакаты, висевшие максимально далеко от его собственных.

– Эти? – хмыкнул Коно. – Странно… Мне больше приглянулись вот те, посередине.

И уже выходя, добавил:

– Я знаю твои рисунки. Не совсем в моём вкусе, но достаточно хороши. Ты – настоящий художник. Приходи завтра, у меня есть для тебя работа.

Впоследствии Коно не раз оказывал Третчикову поддержку и был одним из немногих, на кого тот мог опереться в оккупированной Джакарте. Нельзя сказать, что они стали друзьями, однако в своей автобиографии Владимир отзывался о нём с большой признательностью.

Жизнь в Джакарте стала, возможно, самой яркой вехой в биографии художника, периодом, полным неоднозначных событий. Но самое главное: именно в этом городе Третчиков, по всей видимости, сумел окончательно сформировать свой собственный стиль и выбрать ту главную тему, которая будет присутствовать во всех его самых известных работах. Причём всё это происходило в условиях скрытой, но вполне ощутимой опасности, ведь, несмотря на покровительство Коно, японцы продолжали за ним негласную слежку.

Итак, наш герой получил условную свободу, но не мог покидать пределов Джакарты. Здесь ему предстояло остаться на неопределённо долгое время, так что следовало внимательно приглядеться к здешним порядкам и условиям жизни бывших колонистов. Кстати, порядки эти во многом противоречат нашим представлением о том, что представляет собой оккупированная неприятелем территория. Парадокс заключался в том, что, вопреки бурным заверениям о братской любви между азиатскими народами, японцы относились к европейцам на порядок лучше, нежели к индонезийцам (не говоря уже о китайцах). В завоёванных районах Китая некоторые высокопоставленные европейцы даже спасали местное население от геноцида, пользуясь тем, что их дома запрещалось обыскивать.

Похожая ситуация сложилась и в Индонезии. Несмотря на то, что многие мужчины-колонисты были интернированы, их жёны и дети продолжали жить в своих домах и вести жизнь без существенных ограничений. Русской диаспоре повезло и того больше: как мы помним, на тот момент СССР ещё не вступил в войну с Японией, в силу чего русские не подлежали интернированию. О причинах столь благородного отношения к белым можно рассуждать бесконечно долго. Тем не менее, помня о периоде становления Японии в качестве современного государства, когда за образец развития были взяты именно европейские страны, можно предположить, что в колонистах японцы видели пусть и поверженных, но равных противников. Очень ярко эти непростые отношения показаны в старом фильме «Мост через реку Квай», в котором строительство моста неожиданным образом объединяет японского командующего и пленных американских офицеров. К местным же туземцам японцы традиционно относились как к дикарям.

Конечно, не стоит забывать, что мы рассматриваем историю лишь одного региона и японцы далеко не всегда проявляли великодушие к побеждённым. Тем не менее факты свидетельствуют о том, что жизнь в Джакарте позволяла не только заботиться о своём пропитании, но и оставляла возможности для творчества, что по меркам военного времени – невообразимая роскошь!

К радости Владимира, его новая работа, во-первых, не занимала много времени, а, во-вторых, позволила ему забыть о надоевших агитационных плакатах и вернуться на театральные подмостки. Коно отрядил его для работы над оформлением местного театра, в котором должны были пройти торжества в честь единения всех азиатских народов. От Третчикова требовалось изобразить яванские пасторали, на фоне которых должны были танцевать прославленные индонезийские танцовщицы. Думаю, ему было приятно хоть ненадолго сменить надоевшую политику на пейзажи.

Отдельно расскажу о том, как Третчикову посчастливилось найти себе жильё. В те годы небольшая, но весьма сплочённая диаспора бывших русских подданных проживала даже в столь экзотических местах, как голландская Ост-Индия на островах Малайского архипелага. Стоило Третчикову появиться на пороге у Гени Шелтема, чью сестру он знал ещё в Сингапуре, как ему после недолгих расспросов была отведена отдельная комната в доме. Согласитесь, сегодня такое гостеприимство и готовность поверить незнакомцу на слово встречаются в людях нечасто. То ли мир в те годы был чуточку проще, то ли война сблизила европейцев, но искреннюю помощь Третчиков получал в своей жизни не раз, причём часто от абсолютно незнакомых людей.

В свободное время Третчиков подрабатывал, рисуя портреты всех желающих. Как я уже отмечала выше, избежавшие интернирования европейцы пытались сохранять видимость привычной жизни и не отказывали себе в небольших радостях – таких как заказ портрета. Правда, не у всех находились лишние деньги, и иногда в качестве оплаты приходилось прибегать к бартеру. Причём обмен не всегда оказывался в пользу Третчикова. Пожалуй, самой абсурдной платой стал тёплый шерстяной костюм, который явно не соответствовал местному климату. Так за Владимиром закрепилась репутация «сумасшедшего русского», который рассчитывает дождаться снега в Индонезии. Во всём же остальном работа портретиста приносила одни дивиденды, позволяя Третчикову сводить концы с концами, приобретать новых знакомых, оттачивать мастерство и накапливать материал для своей первой грандиозной выставки. А в том, что она однажды состоится, у него не было ни малейших сомнений.

Жизнь на перепутье, на стыке между Востоком и Западом, в окружении людей разных национальностей, рас, цвета кожи, обычаев и верований… Всё это неимоверно притягивало, влекло и буквально просилось вылиться на холст. Не будем забывать, что и сам Владимир с его биографией был прямо-таки создан для этой роли. Будучи белым, проживающим в английской колонии, он не был англичанином, будучи русским, не был ни православным, ни коммунистом. Таким образом, нетрудно догадаться, что главной темой его работ станет слияние культур, столь непохожих на первый взгляд.