Александр Панцов - Чан Кайши

Через некоторое время после получения сообщения о предложении Кун Сянси Сталин ответил Чану в своеобразной форме. С 25 июля по 20 августа 1935 года в Москве, в Колонном зале Дома союзов, прошел VII Всемирный конгресс Коминтерна, на котором политика мирового коммунистического движения была официально изменена. Опасаясь германского и японского вторжений в СССР, Сталин обязал иностранных коммунистов прекратить борьбу за свержение своих правящих классов, а вместо этого организовать с ними новые единые фронты: на Западе — антифашистский, а на Востоке — антияпонский. Понятно, что идея нового единого фронта в Китае пришла в голову Сталину не в ответ на обращение Кун Сянси: решения VII конгресса готовились заранее начиная с середины 1934 года, но они как нельзя лучше отражали двойственную политику кремлевского вождя в отношении Чан Кайши. Несмотря на нормализацию дипломатических отношений и продолжавшиеся переговоры между Москвой и Нанкином о разных пактах (то о ненападении, то о взаимопомощи), руководимый Сталиным VII конгресс дал ясно понять, что Коминтерн и КПК собираются строить единый антияпонский фронт в Китае с кем угодно, но только не с Чан Кайши и другими лидерами Гоминьдана!

1 октября 1935 года в коминтерновской парижской газете на китайском языке «Цзюго бао» («Спасение родины») от имени Китайского Советского правительства и Центрального комитета компартии Китая было опубликовано «Обращение ко всем соотечественникам по поводу сопротивления Японии и спасения родины», призвавшее всех граждан Китая прекратить междоусобицу, объединиться и выступить на борьбу с Японией. Этот документ, официально датированный 1 августа 1935 года, был подготовлен еще в июле делегацией китайской компартии в Коминтерне во главе с Ван Мином (настоящее имя — Чэнь Шаоюй), амбициозным молодым человеком тридцати лет, с 1931 года являвшимся членом Политбюро ЦК компартии Китая, а утвержден Секретариатом Исполкома Коминтерна 24 сентября. Чан Кайши, Ван Цзинвэй, Чжан Сюэлян и несколько других «национальных предателей» из числа «соотечественников» исключались; в обращении они именовались «бесчестными подонками» с «человеческими лицами, но звериными сердцами».

Было понятно, что Сталин играет с Чаном, как кошка с мышкой, то давая надежду на помощь в борьбе с Японией, то угрожая ухудшением отношений и продолжением гражданской войны. А тут еще 4 октября 1935 года японское правительство передало послу Китая в Японии документ, содержавший некие «три принципа» стабилизации обстановки в Восточной Азии. Сформулированы они были японским министром иностранных дел Хирота Коки. Японцы требовали от Чана, во-первых, прекратить антияпонскую пропаганду в Китае и перестать зависеть от европейцев и американцев; во-вторых, признать независимость Маньчжоу-Го и, в-третьих, разгромить коммунистов на северо-западе Китая в союзе с армией микадо.

Чан теоретически был не против того, чтобы принять помощь японцев в борьбе с китайской компартией, однако поступаться независимостью не собирался. Даже несмотря на то что осенью 1935 года и американское, и английское правительства начали всерьез убеждать его стать «реалистом» и признать Маньчжоу-Го. Но для Чана, убежденного патриота и революционера, такой шаг являлся, разумеется, неприемлемым, а потому он решил вновь прояснить позицию СССР. 19 октября он отправил Кун Сянси к Богомолову, чтобы тот «по секрету» сообщил советскому полпреду, что вечером того же дня к нему (Куну) в дом заедет генералиссимус и если полпред хочет, может тоже прийти. Понятно, что Богомолов не упустил такой возможности и вечером в приватной обстановке встретился с Чаном. И тот напрямую предложил Советскому Союзу заключить с ним секретное военное соглашение. При этом, как бы вскользь, намекнул, что ему сейчас предлагает военный союз Япония — против большевизма, но он этого не желает.

Все было предельно ясно, но Сталин не спешил с ответом. А Чан готов был и подождать, тем более что тут опять обострились внутригоминьдановские дела. 1 ноября 1935 года было совершено покушение на Ван Цзинвэя, с конца января 1932 года по соглашению с Чаном являвшегося, как мы помним, главой Исполнительной палаты.

За три с половиной последних года между двумя амбициозными вождями Гоминьдана всякое случалось. Первый конфликт произошел уже в августе 1932 года в связи с тем, что Ван, все время находившийся в мрачном расположении духа после провозглашения Маньчжоу-Го, в конце концов вспылил, потребовав отставки Чжан Сюэляна. Он послал последнему истерическое письмо, обвинив его в потере Маньчжурии и нежелании защищать Жэхэ. Чан, однако, не захотел в то время отстранять Молодого маршала, и тогда Ван, поддержанный другими членами кабинета министров, демонстративно ушел в отставку. Он имел право обидеться, так как Чжан нарушил установку правительства, выраженную в формуле: «с одной стороны — сопротивление, с другой — переговоры», а Чан его не наказал. Ван явно «потерял лицо». Исполняющим обязанности главы Исполнительной палаты стал Т. В. Сун, шурин Чана. Ван же уехал в Шанхай, а потом, в октябре, — во Францию, опасаясь покушения со стороны чанкайшистских «синерубашечников». Конфликт удалось замять только через год, после позорного поражения в Жэхэ. Весной 1933 года Чжан Сюэлян, как мы помним, наконец ушел в отставку по требованию самого Чан Кайши. Только после этого Ван Цзинвэй вернулся в Китай и на этот раз не только вновь возглавил Исполнительную палату, но и занял пост министра иностранных дел. И вновь при полной поддержке Чана начал проводить в отношении Японии тот же курс: «с одной стороны — сопротивление, с другой — переговоры», правда, уже с осени начал делать, как и Чан, акцент на втором аспекте. Поэтому-то он и стал вызывать не меньшую, чем Чан, ненависть патриотически настроенных китайцев, обвинявших и Чана, и Вана в том, что те идут по пути умиротворения японских «карликов».

Казалось, коалиция Чана и Вана стала в то время «прочнее, чем когда бы то ни было», но на самом деле это было не так. Стремясь обелить генералиссимуса в глазах общества, его ближайшее окружение (особенно Чэнь Гофу, Чэнь Лифу и члены их группы Сиси, а также прозападная фракция во главе с Т. В. Суном и Кун Сянси) стало распространять слухи о том, что Ван возглавляет «прояпонскую» фракцию в Гоминьдане. Делалось это скорее всего по приказу Чана или с его согласия и для того, чтобы переложить ответственность за политику умиротворения на одного Вана. Хотя на самом деле Чан был даже большим сторонником этой политики, чем Ван Цзинвэй.

Именно поэтому на Вана и было совершено покушение. Это произошло в здании ЦИК Гоминьдана прямо перед открытием 6-го пленума Центрального исполкома четвертого созыва во время фотосессии. Более ста членов ЦИК выстроились перед фотографами, когда один из «фотокорреспондентов», закричав: «Смерть предателю родины!» — четыре раза выстрелил в Вана. Тот был ранен в щеку, левую руку и в спину. Четвертая пуля прошла мимо. Его госпитализировали, а террориста, тоже раненого (телохранителем Вана), арестовали. По требованию Чана глава одной из двух секретных служб Дай Ли (которого в Китае звали китайский Гиммлер) лично допросил террориста и выяснил, что тот был офицером по имени Сунь Фэнмин, выпускником школы Вампу и во время японской атаки на Шанхай служил командиром роты в 19-й полевой армии. А затесался в ряды журналистов якобы для того, чтобы убить Чан Кайши, которого считал главным «врагом народа». Но, к его разочарованию, Чан не принял участия в фотосессии (по словам Чэнь Лифу, он перед сессией почувствовал себя плохо; по другим данным, был в туалете), а потому Сунь Фэнмин и выстрелил в Ван Цзинвэя. На следующий день террориста казнили, заодно расстреляли его жену и свояченицу, а также еще несколько десятков человек, якобы замешанных в заговоре.