Евгений Новицкий - Георгий Данелия

«Двое спешились возле амбара, ввели туда лошадей и закрыли за собой дверь. Полезли по приставной лестнице на чердак, подошли к чердачному окну.

Толстый размотал веревку, которая была обмотана вокруг его пояса, привязал конец к балке. В это время из-за мешков с дурным криком выскочила курица и тут же задом въехала обратно.

Оба оглянулись, схватились за револьверы.

Гек сидел, затаив дыхание и прижав к себе курицу. Та отчаянно кудахтала. Гек торопливо освободил ее и выпустил.

Послышался конский топот.

— Курица! — закричал толстый.

— Едет! — завопил худой.

Оба замерли возле окна. Худой держал в руках лассо. Изогнувшись, кинул его.

— Есть! — обрадовался толстый.

Оба энергично заработали локтями, подтягивая на веревке что-то тяжелое. Потом замотали веревку вокруг балки.

Толстый выглянул в окно:

— Готов! В следующий раз подумает, прежде чем воровать черномазых!

Он заржал. Оба спустились вниз и вывели из амбара лошадей.

Гек осторожно из-за мешков выглянул в окно. Двое удалялись по дороге.

Гек стал спускаться по лестнице вниз и вдруг увидел в дверном проеме покачивающиеся сапоги.

Гек замер. Затем вышел на улицу и увидел: под чердачным окном висел человек. Его лицо было багровым и вспухшим, виднелся прикушенный черный язык. Осиротевшая лошадь тянулась мордой к сапогам хозяина и тяжело ржала».

А вот эта сцена, также отсутствующая в романе, как раз попала в картину:

«Ночью Джим, по колено в воде, прокрался под бревенчатым настилом пристани к лодке, отвязал ее от сваи и поплыл от берега, толкая ее перед собой.

Проплыв метров двадцать, Джим забрался в лодку, лег на лежащие на дне тыквы, притаился.

Течение здесь было сильное, лодка быстро удалялась от пристани. Джим перекрестился. С берега раздался голос:

— Эй, черномазый! Мы тебя видели.

Джим уткнулся лицом в тыквы.

— А ну плыви сюда! — проговорил второй.

Грянул выстрел.

Пуля пробила борт лодки, Джим сел, схватил весло и стал быстро грести к противоположному берегу. Пять фермеров с берега беспорядочно палили один за другим, расстреливая лодку.

Лодка быстро погрузилась в воду. Тыквы всплыли, покачиваясь. Издалека, в свете луны, они походили на головы.

Пятеро на пристани прислушались. Один из них удивленно спросил:

— Сколько их там?

— Это тыквы, — отозвался другой.

А третий прицелился и выстрелил.

Тыквы разлетелись, брызнув ломтями во все стороны.

Пятеро начали палить, соревнуясь в меткости. И через несколько секунд поверхность воды стала гладкой».

«То, что вокруг ночь, делает эту сцену призрачной, нереальной, абсурдной. Но разве абсурд современной жестокости — не в самом этом уравнении живого человека с тыквами…» — писал по поводу данного эпизода Владимир Огнев, бывший редактором на этом фильме.

(Кстати, именно Огнев предложил название «Совсем пропащий». Данелия изначально не хотел называть свой фильм «Приключениями Гекльберри Финна», поскольку совсем недавно — в середине 1960-х — в СССР прокатывалась американская картина Майкла Кертица (1960) с таким же названием.)

Многие события или краткие пояснения к происходящему Данелии и Токаревой приходилось спрессовывать в предельно ёмкие диалоги — и это тоже получалось у соавторов очень ловко.

«— Понимаешь, хозяйка все придиралась ко мне, просто житья не давала. А тут к ней повадился работорговец с Юга и стал предлагать за меня восемьсот долларов. А против такой кучи денег где же устоять? Вот я и убежал… Сам знаешь, Гек, как на Юге неграм приходится, загонят на плантацию… Голова на солнце — ноги в болоте… Больше двух лет не проживешь…

Джим молча пожевал, потом спросил:

— Скажи, Гек, а ты правда живой?

— Конечно. Разве привидения курят?

Джим успокоился.

— Знаешь, Гек, вот что я тебе скажу. Наловим бревен, сделаем плот. Ночью будем плыть, а днем прятаться. Течение быстрое — недели через две доберемся до Кейро, продадим бревна, сядем на пароход и уедем в свободные штаты. Я стану вольным, а ты выучишься на капитана. А, Гек?

— На лоцмана».

На самом деле Гек ни о чем подобном не мечтал — зато лоцманом, как известно, несколько лет служил в молодости сам Марк Твен, тогда еще Сэмюел Клеменс. Тем самым авторы фильма лишний раз отдали дань уважения великому писателю.

Данелия заранее наметил исполнителей не только на роли Короля и Герцога, но и на сравнительно небольшую роль демонического папаши Гека. Конечно, такового не мог сыграть никто другой кроме еще одного данелиевского любимца Владимира Басова. Режиссер, однако, сам признавал, что лучшую сцену с Басовым ему пришлось вырезать — она тормозила действие. Остается только читать этот эпизод в сценарии и представлять себе, как роскошно смотрелся в нем Владимир Павлович:

«Папаша заплакал.

— Что с вами, друг мой! — изумился судья.

— Никто до сих пор не понимал, что я за человек! А вы не отнеслись ко мне с презрением. Приняли как родного, — запричитал Папаша.

— Это святые слова, — сказала жена судьи.

Отец судьи заволновался:

— Что происходит?

Он был глуховат, и поэтому сын прокричал ему прямо в ухо:

— Он плачет!

Папаша с пафосом продолжал:

— Посмотрите на эту руку, дамы и господа. Возьмите ее и пожмите! Эта рука была прежде копытом грязной свиньи, но теперь другое дело. Теперь это рука человека, который начинает новую жизнь и уж лучше умрет — за старое никогда не возьмется. Помните мои слова! Не забывайте, что я их сказал. Пожмите ее, не бойтесь.

— Я вам верю, друг мой, — сказал судья, а его жена добавила:

— Это святая минута!

И все один за другим пожали Папаше руку и прослезились.

— Что происходит? — снова заволновался глухой старик.

— Это святая минута! — опять прокричал ему в ухо сын.

А ночью Папаше вдруг до смерти захотелось выпить.

Он слез со своей широкой кровати, взял под мышку свой новый костюм и, как был, в исподнем, вылез в окно.

Судья, его жена, его дети возле калитки в траурном молчании…

Прохожие тоже остановились.

…А посреди улицы в одних кальсонах в луже спал Папаша. Возле него плавала пустая бутыль из-под виски.

Наконец судья проговорил:

— Да… Этого человека можно исправить только хорошей пулей из ружья.

А сын судьи прижался щекой к прикладу воображаемого ружья, навел воображаемый курок и “выстрелил”.

— Пах!».

В оригинале — почти то же самое, но у соавторов-интерпретаторов появились и самостоятельные, чисто данелиевские детали: глухой старик, которому требуется все повторять, и вот этот финальный «Пах!» — маленькая кода, призванная закруглить сцену в привычной манере фильмов Георгия Николаевича.

Подлинная же кода всей картины поистине эпична — и вместе с тем довольно безжалостна: настолько горькой сценой не заканчивается больше ни один фильм Данелии. Речь, разумеется, о расправе толпы над Королем и Герцогом. В романе этому событию посвящено лишь несколько фраз: «…глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, чтобы пропустить их; смотрю, они тащат Короля с Герцогом верхом на шесте, — то есть я догадался, что это Король с Герцогом, хотя они были все в смоле и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка. Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов; я подумал: никогда больше их злом поминать не буду. Прямо смотреть страшно было. Люди бывают ужасно жестоки друг к другу» [4] Перевод Н. Дарузес. .